Кровь и почва русской истории

Соловей Валерий Дмитриевич

В начале третьего тысячелетия 85 % респондентов указывали, что гордятся своей национальностью, а 80,5 % испытывали чувство гордости за Россию[435]. Источником самоуважения для русских служило прошлое – славная история и богатая национальная культура, а не составляющие главный предмет современной гордости западных народов актуальные экономические достижения. Однако, несмотря на восстановление позитивного морально-психологического модуса, ощущение глубинной слабости у русских сохранилось, что связано с сохранением системного социополитического, экономического кризиса и, главное, подорванностью витальной силы. Не может чувствовать себя здоровым и уверенным народ, все структуры бытия которого переживают деградацию и упадок

Национальное тело России устояло ценой мутации духа. Эта формулировка –

метафоричное описание спонтанной этнизации русского сознания, означающей революционный сдвиг в содержании русского Мы. Для лучшего понимания этого процесса следует рассмотреть структуру и динамику современной русской идентичности.

Здесь сразу же бросается в глаза, что русские перестали быть имперским (общесоюзным) народом не только в политико-правовых категориях, но, главное, в ментальном плане. В сущности, 25 декабря 1991 г. было лишь формальной датой гибели советской державы, в умах она почила в бозе гораздо раньше. В противном случае в стране нашлись бы люди и институты, готовые проливать кровь – чужую и свою – ради ее сохранения как высшей ценности. Внешняя оболочка мессианского государства разрушилась после и вследствие того, как в массовом сознании умерла его идея и ценность.

Это медленное умирание произошло уже в советскую эпоху, а последнее десятилетие русская традиция развивалась в отчетливо внеимперском русле, что подтверждается драматическим ослаблением фантомной советской идентичности и неуклонно продолжающимся снижением рейтинга идеи восстановления СССР. Число ее сторонников не превышает 20 % населения (по другим данным, меньше в два-три раза), это преимущественно люди (пред)пенсионного возраста, законопослушные, сторонники коммунистов, которые по своим качественным характеристикам не способны составить силу политического реванша даже в самом богатом воображении. Декларативность и несбыточность идеи «воссоздания СССР» понятна даже самим ее носителям. Между тем прошедшее политическую социализацию в посткоммунистической России молодое поколение в подавляющем большинстве идентифицирует себя со страной в ее нынешних границах.

Этот взгляд становится преобладающим среди русских, нередко сочетаясь с идеей «большой России», то есть сближения и, возможно, объединения трех восточнославянских государств - России, Украины, Белоруссии[436]. Идея славянского союза (тройственного или российско-белорусского) еще держится, но при этом большинство российских респондентов отчетливо предпочитает союз суверенных государств формированию объединенного государства. В отношении постсоветского пространства лейтмотивом становится (обращаю внимание на незавершенность процесса) формула: «да» сотрудничеству и интеграции, «нет» - объединению в общее государство. 

Не находит поддержки и ирредентистская идея объединения всех русских людей и земель в едином государстве. Путь «железа и крови» чужд русским, принявшим статус-кво: отождествление крайне сомнительных и ущербных административных границ РСФСР с государственными границами России. Даже осознавая проблемы русских меньшинств в «ближнем зарубежье» как часть проблем собственно России, «материковые» русские в подавляющем большинстве не склонны выходить за пределы демонстрации моральной солидарности с компатриотами.

Русская идентичность потеряла имперско-союзный характер, утратила мессианское и вообще трансцендентное измерение. Идея особого предназначения русских в эсхатологической перспективе – красная нить русской интеллектуальной и культурной истории - деградировала и не способна более вызывать напряжение, сохраняя значение лишь как ядро исторической идентичности.

Последней мессианской нацией иудео-христианского мира остаются Соединенные Штаты Америки, где мессианизм носит актуальный и массовый характер. Американцы гордятся своей демократией и считают своей миссией ее распространение в глобальных масштабах[437]. Так что экспансионистская внешнеполитическая стратегия Белого дома основательно укоренена в массовых низовых

настроениях.

В современной же России не удается выявить трансцендентно мотивированные системы идей и надличностные ценности, обладающие массовым мобилизующим потенциалом. «Большие» идеи и целостные идеологические системы – не важно, светского и религиозного толка – имеют ничтожный социологический рейтинг: «возрождение СССР» - 7 %, «спасение Отечества» - 6 %, «православие» - 4 %, «коммунизм» - 3 %[438]. Почти 60 % респондентов «заявляют о своей неготовности к каким бы то ни было жертвам во имя какой бы то ни было “великой цели”. За исключением угрозы безопасности лично себя и своих самых близких»[439]. 

Однако из необратимого (в силу необратимости эволюции сложных социальных систем) кризиса имперской и мессианской идентичности еще не следует, что в России формируется политическая, гражданская нация «россиян». Да, растет число жителей России, идентифицирующих себя как «граждане России», составляя, по данным разных социологических центров, от 60 до 80 %. Но что это для них значит?

Самоидентификация русских как «граждан России» означает для них прежде всего идентификацию с территорией и с государством, а не с политическим сообществом. Другими словами, называя себя «гражданином России», человек признает, что живет в этой стране, но он вовсе не подразумевает свою принадлежность к политической нации «россиян» - общности, имеющей интегрирующие ценности, интересы и символы. Все это блистательно отсутствует. На символическом уровне «россиян» объединяет лишь одно событие – Великая Отечественная война. А ведь «только широко разделяемые ценности, символы и принимаемый общественный порядок могут обеспечить низовую (базовую) легитимизацию и делают государство жизнеспособным. Верхушечные договоренности, декларации властей и даже международное признание не являются достаточными для создания согражданства, т.е. государства-нации»[440]. 

В современной России подавляющее большинство тех, кто называет себя «россиянами» и «гражданами России», не ощущает причастности к государству и близости со своими компатриотами. Они «граждане» лишь формально, но не вовлечены в дела страны, их гражданское чувство не интернализовано. В отличие от американца русский не прольет и слезинки при виде поднимающегося государственного флага и исполнении

национального гимна. Не говорю уже о том, чтобы сделать хоть что-то для страны, тем самым воочию проявив свою гражданственность.

До сего дня конструирование политической нации «россиян» было малоуспешным, но в перспективе оно вообще выглядит предприятием с исчезающе малыми шансами на успех. Это связано с тем, что мы находимся в совершенно иной исторической фазе – фазе интенсивной и масштабной этнизации русскости.

Вчерашние хранители Советского Союза и несостоявшиеся члены политической нации впервые в своей истории ощущают себя просто русскими. Их, наконец, настигла массовая этнизация сознания, пик которой малые народы Российские Федерации пережили раньше, в первой половине 1990-х гг. Такой крупный национальный массив, как русские, чьей парадоксальной этнической чертой исторически была надэтническая (государственническая) акцентуация, втянулся в этот процесс со значительным запозданием. Да и сейчас русский народ находится лишь в начальной фазе этнической мобилизации. Но уже на этой стадии хорошо заметно приобретение этнической идентичностью несравненно более артикулированных, в сравнении с советской эпохой, форм и значительное повышение ее удельного веса среди других «больших» идентичностей. По влиянию этническая идентичность конкурирует с территориально- государственной, а по динамике опережает ее. Более того, государственная идентификация («россиянин», «гражданин России») в каком-то смысле есть инобытие русской этнической: русским легче всего дается совмещение государственной и этнической идентичностей. Среди русских таких 73 %, среди других национальностей – 55 %[441]. Легкость совмещения государственной и этнической идентичностей именно для русских объясняется тем, что они составляют этническое большинство страны, ощущают себя ее становым хребтом с и чувствуют ответственность за все ее пространство.