Кровь и туман
Шрифт:
– Таня правду говорит: вы, дети, сумасшедшие, – нарушая паузу, произносит Евгений. – Но безумно храбрые. И в вас есть то, чего нет в большинстве взрослых. Самоотверженность, склонность к импульсивным действиям. Думаю, именно поэтому всё на вас и держится. Армия, состоящая из одних лишь подростков. – Евгений ухмыляется собственному утрированному заявлению. – Вы лезете в самое пекло ради того, чтобы спасти чужую жизнь. Ни один взрослый на такое добровольно не пойдёт.
– Самоубийство.
– Что?
– Самоубийство, – повторяю я тем
Перед нами открывается морг, но направляемся мы в дальнюю боковую комнату-пристройку, которая, в свою очередь, рассчитана на троих, а потому меня, четвёртую, вмешает в себя с трудом. Мне приходится оставить дверь позади себя открытой нараспашку, пуская гулять сквозной и пропахший гниющей плотью ветер.
Кирилл сидит на металлическом стуле. Его руки прикованы к подлокотникам специальными креплениями, ноги – к ножкам, в области щиколоток и бёдер. Раны на теле Кирилла не заживают, но это уже не важно.
Пока Евгений что-то записывает на бумагах, приколотых к планшету, а Валентин раскладывает на небольшом столике у стены какие-то инструменты, я пытаюсь убедить себя, что поступаю правильно. Перед глазами возникает лист с пятьюдесятью четырьмя пунктами, и вроде вот оно – всё, что нужно, чтобы превратить любое возможное сомнение в пыль, но я вспоминаю об истинной мотивации Кирилла, и сердце сжимается, а на языке появляется горький привкус металла.
Сестра. Я бы сделала что угодно для Вани, Лии и Дани, которых считаю своей семьёй. И для Артура, который по факту ей и является. Но ведь даже у “что угодно” есть границы.
Смогла бы я умереть? Безусловно.
Но хватило бы у меня смелости убить?
– Рось, – зовёт Кирилл.
Евгений и Валентин заметно напрягаются. Замирают, отвлекаясь от своих дел. Я даю им отмашку, мол, всё нормально.
– Что?
– Для того, кто сегодня не собирается быть казнённым, ты выглядишь мертвецки бледной.
– Ты разве не слышал, что у нас сейчас сражение во всём разгаре? – огрызаюсь я.
– Знаешь, стены, за которыми меня держали, достаточно толстые для того, чтобы не пропускать никаких лишних звуков, оставляя наедине с собственными мыслями и чужим стенанием.
Кирилл спокоен, умиротворён. Его слова напоминают балладу. Я хочу видеть сожаление на его лице. Или испуг. Чёрт, хоть толика испуга, и тогда я сделаю всё, чтобы уговорить Дмитрия отменить казнь!
Но Кирилл лучше меня понимает: происходящее сейчас с ним, то, к чему его привело каждое его решение и каждый его поступок – это ожидаемый конец. Более того, – и теперь я как никогда отчётливо это понимаю, – Кирилла такой конец более чем устраивает.
Валентин поворачивается, в его руке шприц. Игла на конце шприца кажется мне чересчур длинной и толстой, но ни единая мышца на лице Кирилла не дёргается. Он даже не смотрит за тем, что делает Валентин. Он смотрит только на меня. И улыбается.
Мне
И наконец главное – их обоих, Христофа и Кирилла, убила я. Я – их палач.
“Смогла бы я стать убийцей ради спасения тех, кто мне дорог?” – этот вопрос больше не актуален. Я уже сделала это как минимум дважды.
Когда иголка проникает под бледную кожу шеи, Кирилл едва заметно морщит нос, а я накрываю губы, с которых едва не слетают ненужные сейчас слова, ладонью, прижимая её так плотно к лицу, что становится трудно дышать.
– Всё хорошо, – тихо произносит Кирилл, выдыхая, когда Валентин вытаскивает иглу из его кожи. – Даже и не больно совсем.
Комнатка, в которой всё происходит, слишком маленькая для четверых. Вероятно, именно потому Валентин и Евгений выходят, ведь наверняка есть правило, по которому они не должны оставлять смертника одного.
– У вас есть тридцать секунд, – шёпотом сообщает Евгений, проходя мимо меня.
Титанических усилий мне стоит не начать отсчёт в своей голове.
– Я много думал после того, что ты сказала, – говорит Кирилл. – О том, каковой моя жизнь могла бы быть, если бы я принял другое решение.
– Я ведь не знала о Вете, – напоминаю я.
Кирилл качает головой.
– Неважно. Ты была права. Я должен быть что-то придумать… У меня ведь… есть друзья. Север, Гло, Филира… Они бы встали на мою сторону при любом моём решении.
С каждой секундой ему всё труднее передвигать язык во рту, и я решаю подойти ближе, чтобы ему не пришлось старательно повышать голос. Подходя, замечаю, как Кирилл слабо дёргает ладонью, и принимаю это за просьбу взять его за руку.
Отказывать кому-либо на смертном одре было бы бесчеловечно.
– У меня и ты всегда была, но я принимал это за данное, совсем позабыв, что с дружбой такое не может работать вечно.
Жизненные силы покидают Кирилла прямо на моих глазах. Его ярко-рыжие волосы тускнеют, приобретают седой оттенок. Фейри – бессмертны. Но сейчас яд, растекающийся по телу вместе с кровью, нейтрализует его магию, заставляя Кирилла стареть. В зелёных глазах гаснет огонь. Сколько у нас осталось времени? Десять секунд? Меньше?
– Самая худшая вещь, которая могла со мной случиться – это смерть с головой, переполненной сожалениями, – Кирилл слабо сжимает мои пальцы. – Ведь я должен думать не о том, что оставляю здесь, а о том, куда ухожу. – Кирилл прикрывает глаза. – Особенно теперь, когда это место будет наполнено далеко не песнями ангелов. – Тяжёлый вздох. – Всю свою жизнь я мечтал попасть в рай, но при этом совершенно ничего для этого не делал.
– Попроси меня помолиться за тебя, и я сделаю это, – говорю я.