Кровь и туман

nastiel

– Это был Марс? – спрашивают за спиной.

Я молча киваю. Разворачиваюсь, беру из руки в кожаной перчатке картонный стаканчик с припиской: “Латте, карамель”, делаю большой глоток и только потом поднимаю глаза на подошедшего.

На нём забавная синяя шапка с помпоном. Щёки и подбородок, покрытые щетиной, скрыты за шарфом. На календаре ещё осень, но он всегда сильно мёрзнет, и я понятия не имею, откуда этот факт вдруг берётся у меня в голове.

Я просто знаю.

– Спасибо, что пришёл, – говорю я. – Прости, что тогда, в медкорпусе,

накричала на тебя.

Влас качает головой и улыбается. Когда он целует меня, я чувствую на его губах вкус чёрного сладкого чая с чабрецом.

Влас, кажется, уже давно на меня не в обиде.

Критический рубеж. Глава 7

– Это не нарушение закона, – серьёзно заявляет Ваня. – Но явное им пренебрежение.

Очки не дают ему покоя. Он то снимает их, то снова водружает на нос. Проверяет, чистые ли стёкла, и несмотря на то, что за несколько секунд после предыдущей проверки ни одной новой пылинки на них не упало, всё равно протирает линзы оттопыренным уголком рубашки.

Хранители поработали на славу. Я постаралась передать им всю известную информацию по очкам Вани из моего прошлого настоящего, включая и слепоту в качестве побочного эффекта, и хранителям не без труда, но удалось минимизировать риски. Правда, из-за ослабленного действия Ванины радужки не до конца приобретали свой натуральный цвет, оставаясь больше оранжевыми, чем коричневыми.

– Совет крайне недоволен, – Ваня надевает очки. Радужки его глаз темнеют и тухнут, останавливаясь на оттенке позднего урожая хурмы. – Дмитрий сказал, ты у них теперь на карандаше.

– Да хоть на фломастере, – прыскаю я.

Если бы я вовремя не спасла Ваню, сейчас он был бы мёртв. Совет, я уверена, не стал бы рисковать всем, как это сделала я. Они сказали бы что-нибудь вроде того, что эта жертва – не первая и не последняя, и что она должна стать для нас мотивацией к дальнейшему и более рьяному противодействию по отношению к любым нарушителям, но никак не чем-то вроде трагедии.

Как уточнил Ваня, с точки зрения Совета не существует чего-то, что не может быть оправдано теоретической полезностью в перспективе. Со своей точки зрения я плевала на такую точку зрения.

– Теперь они будут внимательно следить за каждым твоим передвижением, – Ваня указательным пальцем спускает очки на самый кончик носа. – Ещё и Власа заставят отчитываться.

– Он этого делать не будет.

– А то ему кто-то предоставит выбор!

Ваня снова снимает очки, складывает их, кладёт в нагрудный карман. Затем пододвигает к себе одну из многочисленных книг, лежащих на столе, открывает на произвольной странице, опять достаёт очки и прикладывает их к буквам, вглядываясь через стекло прищуренным взглядом.

– Вань, может прекратишь? – я забираю у Вани очки и под его возмущённые возгласы водружаю их на собственный нос. – Слушай, а ничего даже не меняется. – Я верчусь на стуле, разглядывая всё вокруг через линзы. – Мне идёт?

– На удивление, да, – Ваня приподнимает брови. – Я думал, с формой твоего

лица больше подошла бы круглая оправа, но и эти неплохо смотрятся.

– Спасибо, – довольно улыбаюсь я. Но очки всё-таки снимаю: глаза начинают болеть, как если бы я продолжительное время смотрела в одну точку, не моргая. – Ты уверен насчёт них? – спрашиваю, возвращая очки Ване.

– Ты же говорила, раньше я носил такие, – отвечает Ваня уверенно.

– Но раньше у тебя были веские причины скрывать своё положение.

– Что ж, – Ваня глядит на очки, которые пока продолжает сжимать в ладони, со смесью опаски и неуверенности. – Может, если хорошенько подумать, я и сейчас смогу отыскать парочку.

Я ещё не успела пожалеть о том, что рассказала Ване о его оборотнической стороне в витке истории, который мне пришлось оставить, но уже начинала сомневаться в правильности этого порыва. Конечно, он позволил Ване немного облегчить первые дни приспособления к новому образу жизни, ведь зная, что когда-то он уже проходил через это, Ваня стал относиться ко всему с большим пониманием, чем мог бы в своей ситуации, и всё же оставалось слишком много “но”, которые давили не только на него, но и на меня: но насколько активным будет его обращение? но сможет ли он его контролировать?

– Ваня, которого я раньше знала, стеснялся того, кем был, – говорю я. – А ты, вроде, не такой.

– Я… – Ваня закусывает губу. – Не знаю. Пока не разобрался, что к чему. – Ваня надевает очки. Долго глядит на меня, то выпячивая подбородок, то возвращая его на место. Наконец произносит: – А мне как? Идёт?

– Какой очаровательный ботаник! – отвечают за меня.

Лена входит в общую комнату хранителей с видом хозяйки. Она выглядит как обычно бесподобно, и любой незнающий никогда не скажет, что последние несколько дней она не спала вместе с Ваней, в связи со стрессом неспособным сомкнуть глаз.

Таким откровением поделился со мной Даня. На эти дни он временно переехал в гостиную, чтобы дать Лене и Ване немного пространства, но это было не то, чем, можно подумать, занимаются молодые люди, остающиеся наедине. Даня пару раз заглядывал в комнату, чтобы взять кое-что из своих вещей, и всё время заставал брата и его лучшую подругу за совершенно обыденными делами вроде просмотра фильма под очередную кружку кофе, которые с каждой парой часов множились на столе, или чтения научной литературы, или даже спора между друг другом на тему, известную только им.

Лена и Ваня занимались чем угодно, только не ложились спать.

В их комнате ночь не брала пленников.

– Я не ботаник, – заявляет Ваня, но его пунцовые скулы и улыбка, которую он дарит Лене, когда она останавливается рядом, упираясь бедром в столешницу, говорят совершенно не о том, как ему неприятно данное прозвище.

– Слав, а ты разве сейчас не должна быть на занятиях? – спрашивает Лена, выражая заинтересованность выгнутой бровью.

– Ну да, – протягиваю я. – Но я отпросилась.