Кровь и туман
Шрифт:
Марсель – единственный, кто понятия не имеет, о чём мы, делает вид, словно всё, что происходит вокруг, его касается в последнюю очередь. Он кусает кожу большого пальца, пока я делаю свой ход. В ту же секунду, как моя ладья меняет положение на доске, губы Марса растягиваются в улыбке.
Кажется, я попала в его ловушку.
– Шах и мат! – весело декларирует он, делая ответный ход.
Я устало вздыхаю. Как он хорош!
– Малой, ты обязан научить меня своим шахматным приёмчикам, – сообщаю я. – Потому что это круто!
–
Я киваю. Взгляды трёх других присутствующих в комнате продолжают высверливать во мне дыры.
– Я знаю, как это называется, – первым из них молчание нарушает Ваня. – Стадия гнева и обиды. Иногда встречаются такие случаи, когда горюющий начинает ненавидеть самого умершего за то, что тот его покинул.
– Всё может быть, – оценивающе меня оглядывая, соглашается Артур. – Но раньше она вела себя иначе.
– Тогда были стадия вины и навязчивости. – Ваня чешет подбородок. – К слову, это можно назвать прогрессом.
– Эй! – я вскакиваю. – Ничего, что я тут и всё слышу?
Ваня пожимает плечами. Я больше не хочу разговаривать на эту тему, и единственным верным решением видится уйти. Причём по-английски, тем самым избегая всего того, что может прилететь вдогонку.
– Куда ты пошла? – Ваня выскакивает за мной в коридор. – Ночь на дворе!
– Если что случится – вы знаете, как со мной связаться.
– Невыносимая девчонка! – усталым криком разносится по пустому коридору.
И кто-то, кто, видимо, крепко спал в одной из соседних комнат, что-то ему на это отвечает, как я слышу.
Сейчас штаб превратился в одно большое убежище, и из-за наплыва стражей, которым необходимо круглосуточно быть на связи, почти все комнаты ночью становятся спальнями. Я могу зайти в любую, и там меня встретят как старого друга, но сейчас мне не нужна толпа.
– Остаться наедине с собой будет равносильно тому, чтобы раздобыть воду в пустыне, – говорит мужской приятный голос. – В этих стенах нынче яблоку негде упасть!
Визуальным он становится, когда я выхожу на улицу. Без куртки и в одних тапочках в конце ноября – кто-то скажет, мол, безрассудная, но я бы больше поверила в попытку самоубийства путём обморожения.
– Куда идём? – спрашивает Рис.
Он зачем-то растирает ладони, словно они у него озябли. И даже его щёки успевают порозоветь, пока мы плетёмся к гаражу.
– Бен оставляет пассажирскую дверь открытой, а запасной ключ прячет в бардачке во вкладыше обложки “Guns’n’Roses”, – говорю я, когда мы заходим в холодное помещение.
– Ты не умеешь водить машину, – напоминает Рис.
– Я и не собираюсь куда-то ехать.
Залезаю внутрь автомобиля, завожу двигатель, включаю печку. Рис размещается на пассажирском сидении сзади, и для этого ему не нужно ни открывать
– Спать будем здесь? – уточняет он.
Я не отвечаю, ведь он уже знает, что да. Здесь. Более уединённого места во всём штабе не найти.
– Если завтра утром Бен найдёт тебя тут, он будет очень зол.
– Какая разница, если он и так всё время на меня дуется.
– Неправда. – В какой-то момент мне даже начинает казаться, что позади скрипит обивка сидения. – Не всё время.
– Что ты хочешь сказать?
– Я уже сказал всё, что хотел. Ты, вроде как, хотела отдохнуть. Спи.
Как по приказу, я закрываю глаза. Сложно спорить со своим сознанием, когда именно оно в ответе за то, что в данную секунду тебе больше всего необходимо.
– Спокойной ночи, – зачем-то вслух произношу я.
А в ответ мне поступает едва различимое:
– Интересно, что с собой принесёт утро? Ведь каждый последующий день может оказаться последним.
***
– Ты выглядишь так, словно спала в чьём-то багажнике на пути к лесополосе, – сообщает Бен, когда я появляюсь в столовой.
С пополнением в постоянном штате штаба, время для приёмов пищи пришлось увеличить и разделить по временно занимаемым комнатам. Наш завтрак начинался в восемь и заканчивался по прошествии получаса. За четыре дня у меня выработалась привычка всегда приходить в последние пять минут и непривередливо выбирать то из еды, что осталось. В это время я всегда находила Бена, доедающего вторую тарелку каши, и Марка, грызущего яблоко в качестве десерта.
– И наше вам с кисточкой, – салютую я обоим парням, плюхаясь на стул рядом с Марком. – Что на завтрак?
– Если бы ты пришла хоть на десять минут раньше, у тебя была бы пшеничная каша с молоком и жареный хлеб с ореховой шоколадной пастой, но так как ты, скорее, продашь родину, чем пожертвуешь своим сном, всё, что тебе остаётся – это облизать чужие тарелки, – отвечает Бен ровно, ни разу не запнувшись.
Ему доставляет неимоверную радость подмечать каждый мой даже самый маленький промах и возводить его до состояния абсурда. Если это его катарсис – способ разрядки и уменьшения уровня тревоги, – то я не против. К тому же, меня всё равно это давно не задевает.
– Мы попросили кухню отложить тебе порцию, – говорит Марк.
– Спасибо! Вот, как поступают настоящие друзья, Андрей. Тебе к сведению.
Я встаю со стула и, прежде чем направиться в сторону линии раздачи, быстро обнимаю Марка за шею со спины.
– Так, что началось тут? – Бен морщит нос. – Что за нежности?
– А ты ревнуешь, что ли? – интересуюсь я, вскинув бровь.
– Если ты не в курсе, я теперь парень свободный. Может, я хочу замутить с Марком, откуда тебе знать?