Кровь и золото

Райс Энн

Не время было объяснять ей, что большая часть того, что она искала, не представляла интереса, что древние предания строились на суеверии и даже песнопения не содержали ни капли смысла.

Так говорил и Старейший. Но за годы жизни в Антиохии я прочел свитки. И помнил их содержание. Каждое слово навеки запечатлелось в моей душе и в моем сердце.

Она медленно повернулась ко мне. И вдруг, подняв руку, погладила по голове.

– Зачем ты взял эти книги?! – в отчаянии зашептала она. – Зачем забрал

из хранилища, где им ничто не угрожало?!

– Мне хотелось узнать, что в них написано, – откровенно ответил я. – Почему же ты за всю жизнь не прочла их? Почему не переписала? Ты же выполняла такую работу для греков и римлян. Так почему же теперь ты во всем винишь только меня?

– Виню? – серьезно переспросила она. – Я тебя ненавижу.

– Старейший был мертв, Эвдоксия, – тихо напомнил я. – Старейшего уничтожила Мать.

Ее глаза распахнулись, невзирая на слезы.

– И ты хочешь, чтобы я поверила, что это сделал не ты?

– Я? Я убил того, кому было больше тысячи лет? Я, только вчера рожденный? – Губы мои исказила горькая усмешка. – Нет. Его убила Мать. Она же попросила меня вывезти ее из Египта. Я только выполнил ее просьбу.

Я заглянул Эвдоксии в глаза, надеясь убедить ее в своей искренности, заставить ее взвесить последнее, важнейшее доказательство, прежде чем будет продолжена война, порожденная беспочвенной ненавистью.

– Загляни в мои мысли, Эвдоксия, – предложил я. – Убедись во всем сама.

Я воскресил в памяти и заново пережил мрачные минуты, когда Акаша растоптала Старейшего. Я припомнил, как из лампы, по волшебству поднявшейся в воздух, на останки вылилось масло. Как вспыхнула древняя кровь.

– Да, – прошептала Эвдоксия. – Огонь – наш враг, наш извечный враг. Ты говоришь правду.

– Сердцем своим и душой клянусь, – ответил я, – так все и было. И как, став свидетелем смерти Старейшего, обремененный столь великой ответственностью, мог я оставить там книги? Я, как и ты, хотел прочесть их. И сделал это, живя в Антиохии. Я перескажу тебе все, что в них содержалось.

Она надолго задумалась, а потом кивнула в знак согласия и застыла, низко склонив голову.

Я поднялся на ноги.

Эвдоксия достала тонкий платок и вытерла кровавые слезы.

– Я запишу все, что вспомню, – вновь пообещал я. – И то, что сказал Старейший, когда я впервые пришел в храм. Я посвящу этому труду каждую ночь, пока не доведу его до конца.

Она не ответила, и я смог заглянуть ей в лицо, только опустившись на колени.

– Эвдоксия, мы могли бы поделиться друг с другом своими знаниями, – принялся убеждать я. – В Риме я устал так, что на целое столетие утратил всякую связь с жизнью. И мечтаю узнать то, что известно тебе.

Я не мог понять, обдумывает ли она мои слова или погрузилась в собственные грезы.

– В последний день я спала как в лихорадке, – сказала она, не поднимая головы. – Мне снилось, будто ко мне взывает Рашид.

Что я мог ответить? Сердце мое разрывалось от

отчаяния.

– Нет, я не ищу утешения, – продолжала она. – Лишь говорю, что мне снились кошмары. А потом я оказалась в храме в окружении жрецов. И меня охватило ужасное ощущение: очень четкое ощущение времени и смерти.

– Это мы преодолеем, – пообещал я, опускаясь перед ней на одно колено.

Она посмотрела мне в глаза, словно желая убедиться, что я не намерен ее одурачить, и покачала головой.

– Нет. Мы тоже умираем. Когда приходит наш срок.

– А я не хочу умирать, – заявил я. – Бывает, хочу уснуть, иногда даже погрузиться в сон навеки – но не умереть.

Эвдоксия улыбнулась.

– Что бы ты написал для меня, – спросила она, – если бы появилась такая возможность? Какие предания доверил бы пергаменту, желая, чтобы я прочла и запомнила их?

– Не то, что читал в древнеегипетских текстах, – выразительно ответил я. – Слова более возвышенные, применимые ко всему на свете, полные надежды и жизненной силы, рассказывающие о взрослении и торжестве, повествующие – не знаю, как сказать иначе – о жизни.

Она торжественно кивнула и долго смотрела на меня с улыбкой и признательностью во взгляде. А потом сжала мою руку и попросила:

– Отведи меня в святилище.

– Что ж, идем, – ответил я, вставая.

Она поднялась и прошла вперед – должно быть, намеренно желая показать, что знает дорогу. Хвала богам, ее свита за нами не последовала, так что мне не пришлось останавливать юношей.

Мы спустились вниз, и я силой Мысленного дара открыл двери, не прикасаясь к ним.

Она ничем не дала понять, что мои способности произвели на нее впечатление. Но я не был уверен в том, что мир между нами заключен. Мысли Эвдоксии по-прежнему оставались для меня загадкой.

При виде Матери и Отца в изысканных одеждах и сверкающих драгоценностях у нее перехватило дух.

– О Благословенные Прародители, – прошептала она. – Как долог был мой путь к вам.

Ее голос звучал очень трогательно, а из глаз снова хлынули слезы.

– Что подарить тебе? – произнесла она, не сводя глаз с царицы и дрожа всем телом. – Нужно было принести тебе дар или жертву...

По непонятной причине в этот миг во мне что-то дрогнуло. Я посмотрел на Мать, потом на Отца, но не заметил ничего необычного, однако в святилище что-то происходило, и Эвдоксия, возможно, почувствовала перемену.

Я вдохнул густой аромат, поднимавшийся из курильниц. Посмотрел на трепещущие в вазах цветы. Заглянул в блестящие глаза моей царицы.

– Какой дар предложить тебе? – продолжала Эвдоксия, выходя вперед. – Что отдать, чтобы ты приняла подношение, зная, что оно идет от сердца? – Она все ближе и ближе придвигалась к ступеням, протягивая руки. – Я твоя рабыня. Я была ею в Александрии, когда ты одарила меня кровью, ею остаюсь и сейчас.

– Отойди! – внезапно воскликнул я, сам не зная отчего. – Отойди и замолчи!