Кровь, которую мы жаждем
Шрифт:
Рыдание пытается вырваться из моего рта, но я мучительно запихиваю его, закрывая рот маленькими ладошками, так как слезы продолжают падать, не собираясь останавливаться. Она сидит и смотрит на меня, пока ее губы не начинают шевелиться, беззвучно произнося.
— Я люблю тебя, Скар. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.
Она повторяет это снова и снова. Тихое обещание. Уверенность. Надеясь, что она сможет сказать это столько раз, что я никогда не забуду, каково это — быть любимым ею. Она надеется, что
Знаю, что она меня не видит и не слышит, но я протягиваю к ней руку. Я хотела бы быть больше, хотела бы быть сильнее и проглотить свой страх, чтобы защитить ее, но я просто не могу двигаться.
Я просто не могу...
— Мне всегда нравилось, какая ты вздорная, Фиби, — ворчит он. Глухой звук его ботинок, стучащих по полу, заставляет меня вздрогнуть. Мои затуманенные глаза улавливают блеск чего-то блестящего в лунном свете, но прежде чем я успеваю понять, что это, уже слишком поздно.
Одна большая рука тянется вперед, снова опускаясь на ее волосы. Только на этот раз он не бросает ее на землю. Генри подхватывает ее и прижимает к своей большой груди. Моя мама падает на него с гулким стуком.
Мои руки пытаются закрыть уши, когда она начинает кричать,но пронзительные отголоски ужаса проникают сквозь мои маленькие руки. Он звенит в моей голове, погружается в мои вены, отпечатывается в моей душе, чтобы каждый раз, когда я буду закрывать глаза в будущем, я слышала только крики моей мамы. Ее страх. Ее печаль.
Не заметила, что закрыла глаза, может быть, потому, что темнота спокойнее того, что происходит передо мной. Неизвестность безопаснее.
Какая-то часть самосохранения внутри меня знала, что я не выживу, наблюдая за тем, что он собирается сделать. Я и так теряю себя в этот момент; вид чистой агонии на ее лице разрушит меня полностью, и я никогда не смогу выйти из этого шкафа.
Я сжимаю голову между ладонями до боли. Мои уши пульсируют от давления, но я все еще слышу ее, слышу его — его ритмичные всплески дыхания, вырывающиеся из легких, шорох его тела, борющегося с ее телом. Неважно, как сильно стараюсь, я в плену пыток моей матери.
Она неосознанно предоставила мне место в первом ряду перед финалом своей жизни.
Клянусь, я чувствую, как с каждым криком от меня откалываются частички. Раньше я была хрупким стеклом, стоящим на полке, нетронутым и в первозданном состоянии, но теперь моя полка грозит рухнуть подо мной. Каждый высокий крик раскалывает меня, снова и снова. Проходит несколько секунд, и от меня на полу остаются лишь осколки стекла.
Должны пройти часы, а может, это всего лишь несколько томительных минут. Все, что я знаю, это то, что пот начал пропитывать мою пижаму, и я наконец-то могу отгородиться от шума. Звук моего собственного сердца настолько мощный, что он перебивает крики.
Я ослабляю нагрузку на уши, мои чувствительные барабанные перепонки улавливают малейшие звуки. Они болят
Но ничего не происходит.
Крики прекратились, их сила полностью иссякла. Не слышно ни приглушенного стона, ни неловкого ворчания. Они остановились. Совершенно несуществующие.
Тишина, какой я никогда не знала прежде, висит в воздухе, такая плотная, такая осязаемая, что я чувствую, как ее тяжесть давит мне на грудь. Мои плечи. Всю верхнюю часть моего тела. Это тишина, которая цепляется за могильные плиты и дышит вместе с ранним туманом теплым утром.
Она не похожа на ту тишину, которую я ощущаю в лесу за домом, или на ту, в которую я погружаюсь, когда кормлю змей. Нет, это форма покоя. Под пологом изумрудно-зеленых сосен я не чувствую ничего, кроме спокойствия. Лес — это тишина, наполненная крошечными шорохами, которые многие никогда не слышат.
Не совсем так.
Я не виню их, вы не замечаете, пока действительно не потратите секунду на то, чтобы прислушаться, почти приложив ухо к влажной земле и ожидая. Шелест листьев, когда ветер шепчет секреты. Сверчки и лягушки перекликаются. Щелканье веток, крики птиц. Даже сами деревья, кажется, пульсируют от вибраций.
Это не тишина в лесу.
Это абсолютная тишина. Все звуки поглощены, как будто шум провалился в пустую черную дыру.
Это смерть. Я не могу дышать. Знойная жара, поглощающая меня в этом чулане, похожа на инферно и мое горло сжимается, отчаянно требуя воздуха, облегчения.
Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, умоляю кого-нибудь, кого угодно.
Верните крик.
Знаю, что несколько минут назад я просила в своем собственном разуме прекратить это, но я не имела в виду это. Нет, никогда так. Будь осторожна в своих желаниях, верно? Это вселенная преподносит мне урок? Учит меня, что желания имеют последствия?
Пожалуйста, кто-нибудь, верните крик обратно.
Хочу кричать эти слова во всю мощь своих легких. Я хочу разразиться этой молитвой на весь мир — может быть, если я буду достаточно громкой, я растревожу сильных мира сего, и они окажут мне эту услугу.
Но чем больше я думаю об этом, о реальности моей отчаянной мольбы, тем тише я становлюсь и тем больше пустота в моей груди.
Если она не кричит, значит, она не борется с ним.
А это значит, что она больше не дышит.
Она больше не жива.
Не желаю криков, я желаю, чтобы моя мать вернулась в мир живых. И я знаю, так же, как знала, когда пойдет дождь, что ее душа ушла, оставив мне только ее пустое тело.
Я привыкла слушать равномерные взлеты и падения ее груди — это убаюкивало меня во сне почти каждую ночь, а теперь... теперь ничего нет.
Только тишина.
Пустота.
Я физически ощущаю нутром момент, когда ее сердце останавливается. Может, это горькая неподвижность в ее теле, а может...