Кровь, которую мы жаждем
Шрифт:
Мои пальцы болят от желания провести по внутренней полости чьей-то груди, почувствовать, как сердце бьется в моей ладони, как теплая, липкая кровь течет по моим рукам. В этот момент, когда я играю на их ребрах, как на клавишах пианино, я нахожусь в полной власти.
Знание того, что мне придется ждать еще шесть месяцев, прежде чем я смогу сделать это снова, должно меня беспокоить. Но это не так. Это дает мне больше времени, чтобы подумать о том, как я его убью. Расчленить? Вскрыть ему грудную клетку? Разрезать ему кишки
Варианты бесконечно ужасны.
— Ты думаешь, сила — это то, чем она будет для меня?
Мы так и не перешли к этой части разговора. В основном потому, что я говорю себе, что меня не волнует, почему она так сильно этого хочет. Но я бы солгал, если бы сказал, что мне не было немного любопытно.
Мой отец взрастил во мне психопата. То, что могло быть дремлющим семенем зла внутри меня, если бы он оставил его в покое, теперь было цветущим, порочным цветком. Меня собирали и учили.
Но мой отец пренебрег тем, что оставил в шкафу в спальне Фиби Эббот. Кто знает, что сделала с ней та ночь? Что гноилось внутри нее все эти годы, нераскрытое и недиагностированное?
— Я не специалист по психике серийных убийц. Если ты хочешь узнать ответы на эти вопросы, обратись к психиатру.
— Просто я подумала...
— Ты знаешь, на что это похоже, Лира. Ты знаешь, за каким чувством ты гонишься. Как голод по нему пульсирует в твоих венах. — Я смотрю на нее, и в моем мозгу проплывает воспоминание, которое я хотел бы оставить. — То самое, которое ты испытала в тот момент, когда вонзила лезвие в горло детектива Брека, видел это в твоих глазах, когда его кровь покрыла твои пальцы. Это было похоже на власть?
Еще раз напоминаю ей, что она уже почувствовала прилив сил, когда покончила с чьей-то жизнью. То, что она не планировала этого, не означает, что она менее убийца.
В прошлом было мало того, что осталось со мной. Я мало что храню, позволяю моментам скользить по моей памяти, как воде, потому что ничто не кажется мне достойным того, чтобы держаться за него. Лишь немногие остаются.
Но трудно забыть, как она выглядела с ножом в руке, мертвым телом у ее ног и кровью на лице.
— Что ты сказала? — продолжаю я. — Это как будто груз с плеч? Чувствуешь ли ты облегчение? Ты моя сексуальная садистка в процессе обучения, Лира?
Уголок ее губ приподнимается, но ответ в ее голове утяжеляет улыбку, которую она хочет мне подарить. Как будто она разрывается между тем, чтобы принять тьму, скрывающуюся за занавесом ее разума, и осознанием того, что то, что она чувствует, аморально.
Сомневаюсь, что она уже говорила об этом вслух.
— Когда он умер, я почувствовала, что с моих плеч свалилась тяжесть. — Она глубоко дышит, пожевав внутреннюю сторону щеки. — Все было так туманно, что я помню только, какой горячей была кровь. Какая она была густая.
Ее
Последовавшая за этим пауза была долгой и тяжелой, только звук наших влажных шагов по мере того, как мы продвигались дальше к кладбищу.
— Ты знал, что я была в приемной семье?— спрашивает она наугад, меняя тему разговора.
— Да? И ты знаешь, что я ел йогурт на завтрак? Какое это имеет отношение к делу?
Это не сеанс терапии и не знакомство друзей, не хочу знать о ней или слышать о том, через что она прошла.
Я не буду делиться с ней тем, откуда я знаю, что она выросла в системе или откуда я знаю о значительной сумме денег, лежащей на ее банковском счету, которая позволяет ей жить более чем комфортно в одиночку в этом возрасте.
Есть вещи, о которых людям лучше не знать.
— Первый раз это случилось в одном из групповых домов, — шепчет она так сладко, что я почти чувствую запах вишни на ее дыхании.
Моя рука сжимается в кулак, ногти впиваются в ладони. Я не хочу слышать об этом, не могу об этом слышать. Но я также не могу предотвратить свою реакцию на это.
Я опускаю глаза и пристально смотрю на нее.
— Кто-то трогал тебя, пока ты была там?
Мой взгляд заставляет ее лгать или утаивать информацию. Я не оставил ее в живых только для того, чтобы другой человек мог издеваться над ней. Лира может быть вредителем, упрямым шипом, впившимся в мою кожу, но она моя.
Мое дело, мой конец.
Никто другой.
Мое правило шести месяцев между каждой жертвой, кажется, исчезает при мысли о том, что нужно сварить того, кто считал нормальным прикасаться к тому, что принадлежит мне. Вспышки раздробленных частей тела и расплавленной плоти.
Я не буду торопиться с ними. Убедиться, что они чувствуют каждый порез.
— Нет, нет. — Она агрессивно качает головой. — Ничего подобного.
Моя рука в кожаной перчатке обхватывает ее слабый бицепс, большой палец вдавливается в хрупкую кожу. — Ты лжешь мне? Я обещаю тебе, Лира. Последнее, что ты хочешь сделать, это солгать мне.
Ее яркие глаза расширяются, опускаясь к тому месту, к которому мы прикреплены. Там они остаются надолго, просто смотрят, пока моя хватка сжимается вокруг ее руки, но она даже не вздрагивает. Если что и происходит, так это то, что она как будто прижимается к моей руке.
— Я не лгу тебе. Не тебе, никогда не тебе. Я бы этого не сделала, обещаю, — клянется она, снова поднимая на меня глаза. — Я рассказывала о том, как впервые испытала это чувство. Это случилось, когда я жила в групповом доме.