Кровь, которую мы жаждем
Шрифт:
Мое тело переместилось, и я посмотрел вниз на раскрытый нож, разложенный на стуле, отдельные лезвия аккуратно уложены в отдельные карманы. Мои пальцы касаются острых кончиков, жажда мести оставляет меня голодным, диким.
Осторожно я закатываю рукава рубашки, забрызганной кровью, обнажая бледные, покрытые венами руки. Прохладный воздух касается моей шеи, предвкушение повышает температуру.
Звук открывающейся палатки привлекает мое внимание. Лира вбегает внутрь, ее ушибленная губа привлекает внимание, губы, которые
После того, как я вытащил ее из окровавленного бака, я почувствовал настоящий вкус гнева. Я видел его в других, был свидетелем того, что он может сделать, но никогда не чувствовал его в себе. Не так, как сейчас.
Моя ярость была тихим, кипящим хищником. Как будто я чувствовал, как эмоции текут по моим венам, словно наждачная бумага. Шершавая кожа и наждачная бумага.
Это было мое первое убийство, которое было основано на эмоциях. Побуждаемое ею.
Лира была моим маяком эмоций. Все эти чувства, которые я никогда не испытывал, происходили со мной благодаря ей.
Близость с ней делала меня все более и более человеком.
Мои пальцы разжались, когда Рук вошел следом за ней, его рука обвилась вокруг руки Лиры и потянула назад, его голос был достаточно громким, чтобы я услышал.
— Лира, нам нужно отвезти тебя в больницу. Ты не хочешь видеть это, ты не хочешь видеть его таким.
— Я не уйду. — Она спорит, вздрагивая от его хватки, решительно настроенная продолжать двигаться дальше внутрь палатки и ближе ко мне.
— Пожалуйста...
— Лира. — Я зову ее по имени, прерывая своего друга. Ее мягкие глаза поворачиваются ко мне, как будто мой голос — единственный звук, который она слышит, и сгибаю палец, дразнящим движением подзывая ее к себе. — Пойдем.
Рук убирает руку, качая головой, когда она движется в мою сторону. Я не упускаю из виду, что она немного хромает, но все еще держит голову высоко, отказываясь показать свою боль.
Она хочет доказать, что они не сломали ее. Что они никогда не смогут сломить ее. Внутри меня что-то поднимается, и я думаю, что это может быть гордость. Преданность не только мне, но и себе.
Когда она оказывается достаточно близко, я протягиваю руку вперед и беру ее подбородок в свои пальцы, наклоняю ее голову из стороны в сторону, отмечая каждую царапину, каждое небольшое несоответствие, каждый синяк.
Она должна уйти, пройти обследование не только физическое, но и психическое. То, что она пережила, сильно ударит по ней, когда адреналин улетучится. Травматическая реакция, свернувшаяся внутри нее, вернется с местью, а человек может выдержать только столько, прежде чем исчезнет и никогда не вернется.
— Ты в порядке?
— Да, — кивает она. — И я хочу посмотреть. Знаю, ты сказал, что мы закончили, но мне нужно посмотреть, мне нужно учиться, Тэтчер,
— Ты не дала им увидеть, как ты сломалась. — Бормочу я, проводя большим пальцем по ее коже.
Я чувствую, как ее тело проникается моим прикосновением, тает в моей руке. — Ты сказал мне не делать этого.
— Ты так хорошо справилась, дорогой фантом. — Шепчу я, поднимая ее голову, чтобы она смотрела на меня. — Хочешь свою награду? Хочешь, я буду твоим учителем сегодня вечером?
Ее нефритовые глаза расширяются, интерес разгорается, и, возможно, она шокирована тем, что я так легко соглашаюсь.
— Больше никаких учебников?
Ухмылка тянется к моему рту, когда я качаю головой. — Никаких учебников. Просто ты будешь прилежной ученицей, я сделаю несколько заметок, и возможно, будет контрольная работа.
Эта тайная маленькая договоренность между нами двумя — моя самая большая борьба и самое трудное, что я могу себе позволить. Трудно признать это вслух, но я наслаждаюсь тем, что Лира наблюдает за мной. Она преследует меня в тени, ее глаза сосредоточены исключительно на мне. Я — центр ее мира, а она — моя маленькая вуайеристка.
Облегчение оседает в ее плечах.
— Спасибо. — бормочет она, прежде чем повернуться и пойти к месту в первом ряду. Я смотрю на Рука, наклоняю голову в ее сторону, желая, чтобы он оставался рядом на случай, если что-то случится.
Я позволяю своим мыслям задержаться на ней. На образе ее фарфорового, безупречного лица, окровавленного и покрытого синяками, испорченного так, как никогда не должно было быть. Вся моя злость единична. Она сфокусирована, направлена на одного человека и только на одного.
— Мой отец подарил мне набор метательных ножей, когда я был ребенком, — говорю я, поднимая острие копья из нержавеющей стали. — Это был способ попрактиковаться в эффективном владении клинком. Думаю, это стало моим хобби, в котором я теперь неплохо разбираюсь.
Мои длинные, осторожные пальцы вынимают один клинок из чехла и вертят его в руке. Матово-черная отделка выкована из ночи. Создана для скрытности и предназначена для быстрой, бесшумной смерти. Их темный цвет контрастирует с моими кожаными перчатками, моя ладонь держит кинжал с тихой неподвижностью, от которой в воздухе разливается жуткая энергия.
Я знал, что буду делать сегодня вечером, я планировал каждую секунду пытки, как только ступил в эту палатку. И все же я чувствовал себя так, словно прогуливался по окрестностям.
Ни бурных эмоций, ни паники.
Просто завидная смерть.
— Какого хрена, чувак, — пробормотал человек, привязанный к деревянной доске. — Я просто делал свою работу. Мы не собирались ее убивать. Просто немного напугали ее, понимаешь? Вот и все, клянусь!
— Как тебя зовут? — спросил я, игнорируя его слова. Мне не интересно, что он хочет сказать.