Кровь, которую мы жаждем
Шрифт:
— Думал, что это единственное место, куда ты не приедешь.
Я не могу удержаться от того, чтобы не нахмурить брови, не рассмеяться и не покачать головой и делаю несколько шагов вперед, становясь в центре комнаты.
— Ты не понимаешь, да? — Я говорю с чем-то вроде досады на языке: — Нет такого места, где ты находишься, куда бы я тоже не пошла.
После всех этих лет он все еще не может видеть сквозь свои собственные шоры, чтобы понять, что я сделаю все, что угодно, пойду куда угодно ради него. У меня нет другого выхода, нить, связывающая
Он не моя любовь.
Он — моя одержимость. То есть человек, который постоянно занимает и вторгается в мои мысли. Болезнь, наркотик, который я отказываюсь бросать или искать помощи, и я не хочу жить жизнью, в которой его нет.
Это судьба более жестокая, чем любая смерть.
Существовать в мире, в котором он больше не дышит.
— И знаешь, что это делает тебя? — Он говорит, наклонив голову набок с ледяным взглядом: — Не безнадежным романтиком и даже не жалкая. Это делает тебя опасной. Безрассудной. Ты пойдешь за мной куда угодно. Как насчет могилы, детка? Потому что если ты будешь продолжать в том же духе, то именно там ты и окажешься.
В моей груди нарастает напряжение.
— Ты хочешь сказать, что думаешь, что Гало выполнят свои угрозы?
— Я говорю тебе, что чем ближе ты пытаешься подобраться ко мне, тем больше шагов к скорым похоронам.
Я качаю головой: — Мне все равно, я не буду...
— Ты наивна, Лира Эббот. — Он прерывает меня, отталкиваясь от стены, чтобы стоять во весь рост: — Наивная, больная девочка, которая в детстве сформировала в твоей голове идею, что я ангел.
Я открываю рот, чтобы возразить, но он толкает меня вперед. Каждое слово жестоко, его язык врезается в мою чувствительную плоть, он разрезает меня и заставляет меня истекать кровью всеми способами, которыми я никогда не смогу полюбить его.
— Все, что ты для меня — это неудобный дирижабль в моем детстве, мишень, которую я должен был убить, как приказал мой отец. Ошибка, к которой я не должен был прикасаться. — Тэтчер проводит рукой по челюсти. — Пришло время проснуться, вернуться к жизни. Ты не мой призрак, и с меня хватит быть твоим наваждением.
Все точки на моем теле, которые чувствовали его руки, пульсируют от боли. Бытие, названное ошибкой. Слезы, соленые, свежие слезы попадают на мою верхнюю губу. Я чувствую вкус их отчаяния, их боли.
— Я принимаю, что тебе холодно. — Я дышу, видимые струйки вырываются из моих губ: — Наполненный до краев льдом, иногда мне физически больно стоять рядом с тобой.
Я делаю шаг к нему. Еще один. Потом еще один. — Принимаю, что ты ничего не чувствуешь. Когда-то давно кто-то вырвал из тебя мягкость своими зубами, и теперь от тебя остались только острые края. — Мои слова душат меня, всхлип формируется вокруг слов.
Но я продолжаю идти вперед на нетвердых ногах, пока не оказываюсь прямо перед ним. Его тело всего в дюйме от моего, моя голова наклонена так, чтобы я могла смотреть ему в глаза.
— Я даже принимаю то, что ты
Мои костяшки пальцев побелели, я сжала их в кулак. Его голубые глаза — мерцающее, застывшее озеро, лишь отражающее мои эмоции в своем зеркале.
Но его взгляд, всегда такой пустой, серьезный и напряженный. Он смягчается, слегка. Я узнаю это только потому, что так хорошо знаю его лицо, и потому, что даже если он этого не замечает, он смотрит на меня иначе, чем на кого-либо другого.
— Но я отказываюсь, — кричу я, укоризненно качая головой, — ты не можешь заставить меня принять то, что я знаю, что это неправда. Ты не понимаешь, кем я стану без тебя.
— Если речь идет о том, что ты научишься контролировать свои желания, то ты...
— Нет! — кричу я, и, к его чести, он даже не вздрагивает, просто закрывает рот, когда я вдавливаю указательный палец в его грудь: — Если с тобой что-то случится, я не буду рыдать на твоей могиле и умолять кого-то вернуть тебя.
Как объяснить человеку, который ничего не знает о любви, что благодаря ему ты дышишь? Что без них ты бы давно умер, что они — единственная причина, по которой ты хочешь существовать, чтобы быть увиденным ими.
— Не буду мстить, — мой голос треснул, — Я буду яростно вести войну, которой не будет конца.
Я не оставлю его. Он не оттолкнет меня, не тогда, когда я могу защитить его. Гало не заберет его у меня. Нет никого, кто мог бы забрать его у меня.
— Если ты умрешь, это не просто погубит меня, Тэтчер. Это станет причиной уничтожения всего города. — Я скрежещу зубами, зная, что мое горе от его потери никого не оставит в безопасности. — Не отталкивай меня, затем позволь убить себя и обвини меня в том, какое чудовище родится в моей скорби.
* * *
ТЭТЧЕР
Я всю жизнь гордился своей честностью. Это был единственный реальный фактор, отличавший меня от моего отца, он скрывал от мира свою сущность, притворялся человеком, хотя был чудовищем.
Но я пообещал себе, что буду другим. Я буду лучше.
Поэтому я отказался лгать, даже если было больно, даже если правда жалила и была горькой. Я позволил миру бояться меня, позволил им увидеть меня таким, какая я есть. Таким образом, никто не мог сказать, что удивлен моим поведением.
Я не был бы серийным убийцей в новостях, где соседи говорили о том, что они ни о чем не догадывались. Они никогда бы не догадались, что я могу расчленять человеческие тела и растворять их в кислоте.
Нет, они бы знали. Они всегда знали, кто я, кем я стал.
— Думаешь, мне не все равно, кем ты станешь?
Слезы Лиры тяжелыми стеками текут по ее лицу, крупными каплями, показывая все, что она чувствует на поверхности, нося это хрупкое, нелепое сердце на рукаве, чтобы каждый мог видеть.