Кровь на Дону
Шрифт:
– Ух ты, – вырвалось у Горбуна, – вот это баба! Краса! – И он поспешил к ней:
– Извиняй, красавица, давай подмогу, а то тяжело таскать столько воды.
– А ты кто такой будешь? – бросила на него короткий взгляд женщина. – Из московской дружины, что ли?
– Из дружины. Так давай помогу.
Подумав, она передала Горбуну коромысло. Тот взял его легко, словно сухую, легкую жердь.
– Крепкий мужик, – проговорила бабенка, и в ее глазах мелькнул огонек. – Вот жена, наверное, довольна? Хозяин!
– Да
– Лидухой зови. Меня все так зовут.
– Лидуха, Лида. Слушай, а муж твой, завидев нас, не осерчает?
– Не осерчает, – задорно рассмеялась она.
– Чего, не ревнивый?
– Не-а!
– Странно, казаки насчет этого…
– Да нет у меня мужа, – перебила его Лидуха. – В позапрошлом году на рыбалке утоп. В неводе запутался.
– Это как? Невод же с лодок тянут.
– Да какая теперь разница? Утоп и утоп. Вот и вдовствую с того времени.
Они медленно шли по улице к центру.
– Соболезную, Лидуха, – тихо проговорил Горбун.
– А не на чем соболезновать. Пил муженек без меры, на улице, почитай, каждый день валялся, казаки под вечер заносили в хату, а толку с того? Да и не мог он дать мне желанного.
– А пошто не мог-то? Из-за вина?
– Если бы! Сама бы поила, коли давал бы нужное бабе. «Достоинство» имел малое. Нет, для других, может, и нормальное, а для меня малое.
– А у меня, Лидуха, другая забота, я на всей Москве не могу найти подходящую бабу из-за того, что велико «достоинство».
– Да ты что! На всей Москве?
– Ну, есть, вернее, были две бабы, но что это за жизнь, когда противно с ними. То беда, Лидуха.
– Моя хата вторая справа, зайдешь? Пива налью, медовухи, а хочешь чего покрепче имеется, – предложила Лидуха.
– Да не можно нам.
– Ну, тогда пирогом с уткой угощу.
Горбун уже все понял, осмотрелся – на улице, как ни странно, никого.
– А пойдем. Тока ненадолго.
– Тебя-то как звать?
– Осипом зови.
– Как получится, Осип.
В ее глазах уже вовсю полыхал похотливый огонь. Как, впрочем, и у Горбуна. Они прошли во двор покосившейся хаты, зашли в сени. Там Осип оставил бадьи, поставил коромысло к стене. А Лидуха тут же схватила его за рубаху и потащила в светлицу. Оттуда без разговоров в махонькую опочивальню. Скинула одежду с себя, с него.
– Не могу боле. Быстрей, Осип, быстрей!
И они завалились на кровать…
Атаман с воеводой дружины и сотником закончили роспись наряда, определились с запасом провизии, еще раз просмотрели маршрут выдвижения, обозначив дневные стоянки, перешли к обсуждению порядка выдвижения к Галурмаку и Карачуку обоза с охранным десятком, как появился помощник атамана:
– Дозволь войти, Михайло Тимофеевич?
– Что
– Да непонятное на хате Лидухи Зимовцевой происходит.
– Что значит непонятное?
– Она же одна живет, так? Господь муженька прибрал, детишек не дал. У нее всегда спокойно было, а ныне соседка пришла, говорит, крики из ее хаты доносятся. Да такие, что на улице слышны.
– И чего она орет? – удивился атаман.
– Так не ведаю.
– Проверить надо было.
– Без твоего разрешения то не можно. Порядок есть порядок. Жизнь казаков вольная, никто окромя атамана вмешиваться не может, да и то по нужде великой.
– Это так. Ладно, – вздохнул атаман и взглянул на Савельева, сотника: – Засиделись мы, други, не пройтись ли? Поглядеть, с чего это Лидуха белугой воет?
Порешили пойти.
До хаты дошли быстро. Около ворот много народу, и соседи, и те, кто без дела.
Атаман распахнул калитку и прошел к крыльцу.
Дверь в сени была открыта, и они с князем зашли в горницу.
Услышав раздававшиеся из опочивальни крики, Савельев вздохнул:
– Кажется, я ведаю, что тут происходит.
– И чего? – спросил сотник.
– Любовь.
– Чего? – удивился атаман.
– Любовь, говорю, – повторил князь и взглянул на атамана: – Пошто вдова в станице одна до сих пор живет?
– Так никто с ней сладить в постели не может. Пытались казаки холостые и такие же вдовые, отваливали. С ней, говорили, только ослу хорошо будет.
– Вот и нашелся осел, – усмехнулся Дмитрий.
– Ничего не пойму, – покачал головой сотник, – какой еще осел?
– Есть у меня ратник один, а вот как снюхался с казачкой, то разбирать треба.
– Разберемся, – кивнул атаман и открыл дверь в опочивальню.
Разбросанная одежда, на разобранной кровати два голых, потных тела, местной Лидухи и… Осипа Горбуна.
Баба взвизгнула, завидев Лунина и чужого, скатилась с кровати, завернулась в простыню.
Поднялся и Горбун, надел портки, что валялись рядом.
– И что это? – спросил атаман.
– Так… – промямлил Горбун, – …это мы… с Лидой миловались. А что? Я холостой, она вдовая, имеем право. Греха в том нету.
– Кто тебя из гостевого дома отпустил? – спросил у него Савельев.
– Гордей Бессонов.
– И по какой надобности?
– Сказал, что прогуляться хочу.
– Да, ратник, прогулялся ты славно, вы с Лидухой половину станицы на уши поставили своим криком, – рассмеялся атаман.
– А ты не завидуй, – выступила Лидуха. – У тебя с женой так, как у нас с Осипом, никогда не будет.
– Нам-то и не треба, – хмыкнул атаман и подмигнул Савельеву: – Скажи, князь, может, твой ратник заберет к себе Лидуху, а то у нас в станице чахнет баба.
– Это дело Горбуна.
Конец ознакомительного фрагмента.