Кровь Пяти Драконов

Зеленков Василий Вадимович

– Кто? – Штерн оглянулся через плечо.

– Фейри, – коротко ответил Лагерфай. – Рыцарь-фейри, мы с ним столкнулись у границ Хальты. К счастью, без свиты… но он был силен.

Сверкнуло иное воспоминание: снег вокруг, сковывающая тело ледяная корка, отчаянные попытки вырваться из нее – и звон клинков рядом. Учитель сражался с фейри очень долго – Лагерфай даже не мог сказать, сколько. Большую часть схватки он не видел – но слышал звон мечей, вдыхал резкий электрический запах анимы Найстурма и кожей чувствовал искажающее мир волшебство его противника.

Он вкладывал силы в собственную аниму, заставляя водные клыки вгрызаться в лед – но тот сразу же восстанавливался.

А потом все затихло – с последним ударом. Лагерфай знал, кто победил: за эти годы звук врубающегося в плоть дайклейва Найстурма врезался ему в память, а сейчас удар был иной.

Сначала нахлынула горечь, потом – гнев, потом… нечто иное. Легкие шаги, едва приминающие снег. Насмешливый страх, расползающийся по коже узором инея. Ледяная ирония в нечеловеческих глазах. И голос, похожий на звон хрусталя: «Запомни меня, мальчик. Попробуй найти, когда вырастешь; сейчас тебя убивать неинтересно».

Фейри ушел, его магия больше не подкрепляла лед – и дракорожденному, пусть и молодому, не составило труда вскоре вырваться. Он похоронил обезглавленное тело учителя, и над могилой впервые ощутил себя охотником. Не учеником. А потом добрался до мастера Джанкола, к которому и вел его тогда наставник – и обучился искусству, которое практиковал с тех пор.

Через две недели после окончания обучения Лагерфай впервые убил чудовище без посторонней помощи или присмотра. Постепенно то, что в юности казалось подвигом, стало привычкой.

– Так почему Белостенье? – повторил Штерн, не знавший о раздумьях собеседника. – Здесь люди хоть и вежливы, но чужакам не доверяют. Да и в других местах Севера – не особенно.

– Да все просто, – пожал плечами Лагерфай. – Они – люди. Против них – нежить. Выбор очевиден, правда?

– Нельзя поспорить, – отозвался каменщик. – Хотя люди же разные бывают. Где-то одних Возвышенных гоняют, а других привечают, где-то – наоборот.

– Мне просто плевать, кто как живет, вообще-то, – объяснил Лагерфай. – Черак под властью Царства. В Белостенье правят боги. Гетамейнцы зарылись под землю, хаслантийцы рвутся в небо… Все разные, молятся по-разному, цели и жизнь везде – иные. Только мне-то что? У этих земель есть общее – есть люди, есть чудовища, которые им угрожают. И есть такие, как я, которые чудовищ убивают.

– Звучит так, будто ваш мир двуцветен, – заметил Штерн. – Черное и белое, чудовища и люди.

Лагерфай рассмеялся.

– Ну как сказать. Я знаю, конечно, что среди людей встречаются такие сволочи, каким чудовища и в подметки не годятся. Но Возвышенные не всемогущи; с теми, у кого жуть в душе – пусть разбираются сами люди. Я могу с нелюдьми биться – что и делаю.

Он предпочел опустить фразу, которая напрашивалась – что и сам не полностью принадлежит к человеческому роду. Отличия Возвышенных и смертных были очевидны, но многие нередко говорили «Возвышенные» и «люди».

Штерн переложил в тележку не пригодившиеся

кирпичи, и осмотрел работу. Тронул опоясывающую храм полосу из маленьких каменных хризантем – одной не хватало, была выломана чьей-то крепкой рукой.

– Отличная работа, – с уважением произнес он. – На солнце играет, но такой камень наверняка под луной прекрасно смотрится.

– Сегодня ночью и посмотрим, – согласился Лагерфай. – Надеюсь, сможем полюбоваться спокойно.

На ночь лагерь расположился «по-осадному», как подумал Лагерфай. Фургоны образовали круг, внутри которого расставили палатки ремесленников; йеддимов надежно привязали рядом. За этим кругом оказались палатки Стражей и наемников, а в десятках шагов дальше тауматурги каравана процарапали в еще твердой земле неглубокую бороздку и наполнили ее солью, обведя лагерь защитным кругом.

Сам Лагерфай поставил шатер ближе к кругу, в стороне от остальных и ушел к костру, где как раз готовился ужин для отряда Стражей.

К его удивлению, там оказался и Штерн… точнее, как раз он и готовил. И, судя по запаху, справлялся отменно, даже разогнал солдат, чтоб не мешали.

– Не боитесь сидеть как раз рядом с кругом? – поинтересовался Лагерфай, подходя ближе.

– Если что, добежать успею, – пожал плечами каменщик, – а если нежить мимо вас прорвется – так мне все равно будет, даже если в фургон залезу.

– Ваша правда, – согласился Лагерфай, садясь рядом.

Штерн бросил взгляд на шатер дракорожденного и заметил:

– Он отдельно.

– Что?

– Ваш шатер. Отдельно от других стоит. Даже наемники среди Стражей расположились.

– Ну так я не наемник и не Страж, – отозвался Лагерфай. – Я охотник.

– Кажется, будто вы не собираетесь вливаться в отряды.

– Я вряд ли в городе останусь, уйду после экспедиции, – заметил Лагерфай. – Зачем мне связи, которые все равно рвать?

– Может, чтобы было с кем жить в старости?

– Как будто я доживу до нее, – усмехнулся Лагерфай. – С моей-то профессией – скорее всего, погубит меня какая-то тварь. Буду еще рад, если редкая и опасная, а не просто везучая.

– А чего же тогда другим не займетесь? – поинтересовался Штерн.

– А если б занялся – кто б тогда с вашим караваном сейчас ходил? – ответил вопросом Лагерфай.

«Занятно, – подумал он. – Я бы понял, вздумай ремесленник расспрашивать меня о ремесле и диковинных чудищах – так ведь не это ему интересно. Явно не это».

Он пристально поглядел на Штерна, и на мгновение нахмурился. Тень в глазах каменщика… такая, будто он и сам странствовал ничуть не меньше Лагерфая, и тоже обрывал связи, которые еще и не успели родиться.

– Охотников на чудовищ немало, – задумчиво сказал Штерн. – Могли бы с ними ходить.

– Мог бы, и было бы легче, – согласился Лагерфай. – Но только если два охотника вместе – значит, где-то нет ни одного. А твари ждать не станут.

– Вы что, на всю жизнь через призму охотника смотрите? – нейтрально уточнил Штерн.