Кровь Рима
Шрифт:
Макрон посмотрел на зрелище, вынул флягу и сделал глоток воды. Он знал, что этот дым должен объявить об их присутствии на значительном расстоянии, и вскоре любопытные появятся на местности, чтобы исследовать его источник. Когда слухи об опустошении Лигеи распространятся по Армении, они узнают, заставит ли этот акт устрашиться людей, которыми Радамист так снова стремился править, или настолько воспламенит их ярость, что они восстанут против него. «Это еще предстоит увидеть», - подумал Макрон. Кроме того, его интересовали более неотложные дела.
Иберийцы первыми снялись с лагеря и, пренебрегая рутиной по закапыванию вала обратно в ров, сложили свои палатки
Иберийцы оторвались от римлян почти на четыре километра, и по мере того, как расстояние между ними увеличивалось, благодаря медленному продвижению обозов и осадных эшелонов, Макрон послал пращников вперед с приказом преодолеть разрыв между двумя отрядами и удерживать оба в поле зрения. Разделение колонны на марше по территории, которую было разумно считать враждебной, было крайне неудовлетворительным положением дел. «Но лучше идти разделенным, чем драться друг с другом», подумал Макрон. Он надеялся, что уязвленная гордость Радамиста вскоре уступит место разуму, и что он примет командование Макрона над объединенными силами. Это может занять день или больше, но иберийец обязательно должен понять, что его амбиции имеют больше шансов на реализацию, если рядом с ним будут римские солдаты и осадные механизмы.
Внимание Макрона обратилось к крытому фургону, который грохотал по сырой дороге недалеко от людей первой центурии, шагавших под тяжестью маршевых фурок. Откидные створки козьей шкуры были развязаны, и через щель Макрон мельком увидел своего друга, лежащего на скатке, и девушку, сидящую рядом с ним на складках палатки Катона. Он приотстал и пошел в ногу позади повозки.
– Как он поживает?
Берниша повернулась и посмотрела на него, догадавшись о его вопросе, изобразила сон, затем подняла ладонь и покачала ею из стороны в сторону. Макрон разочарованно застонал. Катон был нужен сейчас больше, чем когда-либо. Схватившись за борт фургона, Макрон приподнялся, махнул девушке сдвинуться вперед и занял ее место. Рядом с ним Катон лежал на спине, его тело тряслось, когда повозка грохотала и покачивалась под ним. Он был в тени яркого солнечного света, но пыль покрывала интерьер серой паутиной, и время от времени он кашлял во сне. На нем не было никаких видимых следов сражения, кроме истощения. Ни одной раны. Макрон все еще боролся с мыслью, что его друг может быть поражен какой-то болезнью сердца и ума. У него возникло искушение встряхнуть трибуна и сказать ему, чтобы он взял себя в руки, но он был обеспокоен тем, что такие действия могут помешать выздоровлению его друга.
Одно из колес повозки врезалось в глубокую колею, и фургон сильно покачнулся. Глаза Катона резко открылись, и он с тревогой огляделся, прежде чем увидел Макрона, сидящего рядом с ним.
– Что происходит? Где мы?
– Вновь по дороге на Артаксату, парень. Если можно назвать эту проклятую козью тропинку подобием
Катон нахмурился, пытаясь сосредоточиться.
– А город? Что случилось с Лигеей?
Макрон приоткрыл створки, обнажив столб дыма вдалеке.
– Сгорел дотла, как ты приказал.
Катон вздрогнул.
– Я приказал? Да ... Да. А люди?
– Все убиты. Мы не взяли пленных.
– Все мертвы?
Макрон тяжело кивнул. Он не получал удовлетворения от подчинения таким приказам и, по правде говоря, считал, что уничтожение Лигеи и ее народа было пятном на репутации Рима и, в частности, на чести Второй когорты. Что еще хуже, по мнению Макрона, это была ошибка. Но приказы были даны, и не его дело их расспрашивать. К тому же было уже слишком поздно.
– Я не должен лежать здесь, - продолжил Катон. Он попытался подняться, но обнаружил, что его тело показалось совершенно свинцовым, и это усилие его утомило. Рука, которую он использовал, чтобы опереться, дрожала, как лист во время шторма. Берниша посмотрела на него с беспокойством и отодвинула Макрона, чтобы поддержать Катона за плечи. Она успокаивающе заговорила и осторожно уложила его обратно на скатку. Катон не сопротивлялся ей и лег на спину с глубоким вздохом, глядя на своего друга.
– Что со мной случилось? Я был ранен?
Макрон покачал головой.
– Не то чтобы ранен, парень. Ты просто болен. Хирург говорит, что это истощение и какая-то болезнь сердца. Я не могу тебе сказать большего. Тебе лучше услышать это от него, когда мы разберемся сегодня вечером с лагерем. Я пришлю его к тебе.
Несмотря на то, что он все еще изо всех сил пытался связно мыслить, Катон услышал слова своего друга с нарастающим чувством стыда. Он был слаб, когда его люди нуждались в нем, вместо того, чтобы быть сильным. Если у не было ранений и болезней, которым солдаты были подвержены во время похода, то не было оправдания его недееспособности. Конечно, он не принял бы никаких оправданий ни от кого из подчиненных. Он бы назвал их симулянтами, такими солдатами, на которых другие смотрели со знанием дела, с вызывающим презрением. Солдаты, которые подводили своих товарищей и придумывали болезни, чтобы избавиться от работы или, что еще более непростительно –оставить свое место в боевой линии. Мысли Катона сосредоточились на последней мысли, и он боялся подумать, что Макрон может обо всем этом подумать. Он повернул голову набок и пристально посмотрел на деревянную доску всего в нескольких сантиметрах от его лица.
– Мне очень жаль, Макрон. Я подвел тебя. Подвел парней...
– Катон мог представить себе язвительные комментарии, которые будут делать рядовые о слабости своего командира, и эта мысль наполнила его еще более сильным отвращением к самому себе.
– Они не сочтут меня подходящим снова их возглавить.
– Это чушь, парень.
– Макрон заставил себя произнести это веселым голосом.
– Да ведь они без раздумий последуют за тобой через врата Плутона и будут уверены, что ты выведешь их на другую сторону.
– Не после такого. Макрон, я провоевал достаточно долго, чтобы знать, как работает их разум.
– Они будут в порядке. Кроме того, насколько им известно, ты получил травму головы и вернешься к обязанностям, как только выздоровеешь. Думаю, они будут благодарны за то, что я больше не буду на них рычать.
Катон почувствовал смесь благодарности к другу и уязвимости. Даже если бы люди никогда не догадались об истинной причине, Макрон всегда будет знать ее. И это было бы бременем для Катона.