Кровь в круге
Шрифт:
— Давайте уже пойдем, а? Времени мало, мне надо успеть поесть и поспать.
— Вы издеваетесь? У вас дуэль через четыре часа!
— И три из них я просплю.
— Вера, боги… Черт! — он опустил голову, тихо беззвучно рассмеялся, Вера сжала рукой его дрожащее плечо, изобразила голос Карлсона:
— Малыш, не реви.
Он рассмеялся громче, потер лицо и запрокинул голову, шепотом сообщая потолку:
— Я это заслужил, я очень плохой человек, я заслужил все, от начала и до конца, я это все честно и самоотверженно заслуживал всю свою жизнь. Отец, если ты это видишь, я надеюсь, ты радуешься,
«Ваш мозг.»
— Можно то, что осталось от прошлого раза, я не привередливая, я все буду.
— Пойдем, — он обнял ее за плечо и повел по коридору, пошатываясь, как пьяный, от него пахло травами и спиртом, и еще чем-то больничным, вызывающим холодные мурашки.
— Как ваша рука? Что это был за яд?
— Это новый яд, дождемся экспертизы — будем все знать. Рука в порядке. Вы сами-то в порядке? Что за тошнота у вас была? Док почуял, но не пошел, потому что мной занимался, группу отправил. Вас отравили?
— Нет, меня почему-то тошнит от одного человека.
— Как зовут?
— Не помню. Тот, с которым я танцевала и ушла, меня и тогда тошнило.
— Он что-то сделал?
— Нет, он мне просто не нравится.
Министр фыркнул, но промолчал, они дошли до его комнаты в тишине, он вызвал группу и сообщил иронично-обреченным тоном:
— Разбудите Булата, госпожа изволит завтракать.
"Тени" обменялись смешками и улыбочками, кивнули и исчезли. Министр жестом подозвал Веру, вздохнул:
— Давайте раздеваться, все, бал окончен. Отдохнете, а я пока что-нибудь придумаю. Мне тоже надо поесть.
Она молча подошла и повернулась спиной, он начал вынимать из ее прически гребни и шпильки, движения его пальцев в волосах вызывали щекотные мурашки от шеи до самых пяток, она улыбалась, закрыла глаза и попыталась найти его красную искру — нашла, искра светила, пульсировала, жила себе как раньше. Особым чутьем министр вообще не ощущался, как будто его здесь не было, Вера решила, что это к лучшему.
Прямо перед ней возник один из мальчиков в комбинезонах и Булат с большим подносом, посмотрел на Веру опухшими со сна глазами, в которых читалось желание убивать, Вера сделала миленькое лицо и пролепетала:
— Булатик, утречко!
— Ненавижу тебя, — прохрипел повар, поставил поднос на стол, обернулся: — Что-то еще нужно госпоже?
— Ну Булатик, — шмыгнула носом Вера, выжимая из себя всю няшность, на которую была способна: — Ты сегодня такой хороший!
— Ну что тебе? — повар начал улыбаться, хотя и пытался держать недовольное лицо, Вера сделала хитренькие умоляющие глазки:
— А пожарь мне картошечки, а?
— Чего? В половине восьмого утра?
— Нет, в полдень. У меня бой на двенадцать, а после боя я буду голодная как дикий волк, сделай мне картошечки, мне папа всегда после соревнований жарил, так вкусно.
— Как жарил?
— Короче берешь сковородку здоровенную, вот такую вот! — она попыталась показать руками, но министр дернул ее за волосы, шепотом приказывая стоять смирно, пришлось объяснять на словах. — Берешь, в общем, на дно чуть-чуть
— Ладно, я понял. Сделаю, — он зевнул, потер затылок, посмотрел на часы: — Это надо часов в одиннадцать начинать, да?
— Можно в полдвенадцатого. Мои бои не длятся дольше пары минут, я быстро устаю.
Он рассмеялся, покачал головой, глянул на министра Шена:
— Еще заказы будут?
— Нет.
— К полудню, я так понимаю, тебе тоже ничего не делать?
— Нет.
— Рассольчика, может быть?
— Иди.
— Ушел, — Булат изобразил сонный поклон, кивнул телепортисту и они исчезли. Министр расплетал Верины волосы, вздыхал, фыркал, наконец спросил:
— Ваш отец вам готовил?
— Иногда. Мама вообще чаще готовила, но после соревнований — только папа. У нас так получалось, что с соревнований приезжали все время ночью, мама в этот момент уже спит, у нее режим. А папа ждал меня, и готовил, да. Он знал, что мы голодные приезжаем.
— Обалдеть.
— Да, это круто. В два часа ночи есть картошку со сковородки и хвастаться — это обалденно. Блин, рассказала, так захотелось… Долго там еще?
— Все уже. Пойдемте.
Он свернул ее волосы жгутом, намотав на руку, и заколол гребнем императрицы, остальные заколки положил на стол, взял поднос и пошел в столовую, Вера пошла за ним. Сама уселась за стол, сама себе пожелала приятненького, взяла себе вилку и стала есть, внимательно выбирая ту еду, которую можно. Министр сидел рядом молча, медленно вращал в пальцах вилку, смотрел на нее. Обреченно сказал:
— Зря я вас повел на бал. Сидели бы дома — не знали бы печали, а так… Это должно было случиться, не это, так другое, это закономерно. Я же ждал покушений, и провокаций ждал, почему я вас дома не закрыл?
Вера накалывала на вилку горошинки и тихо бормотала песню про Капитошку на украинском, у нее все было прекрасно, ей не хотелось разговаривать.
— Вера, откажитесь от дуэли. Я заплачу компенсацию.
— Нет.
— Вера, я не хочу, чтобы вы пострадали.
— Я не пострадаю.
— Вы не можете точно знать.
— Вы ее видели?
— Она весит больше вас, существенно больше.
— Как говорил мой любимый тренер, чем больше шкаф, тем громче падает.
Министр фыркнул и рассмеялся, потер лоб, посмотрел на Веру, не убирая руки от лица:
— У вас был еще и "нелюбимый" тренер?
— Да, у меня было два, любимый второй. Первый тоже хороший, но он не говорил крылатых фраз, он говорил "качай шею", "отжимайся быстрее", "боль — это хорошо, если больно, значит ты еще жив" и прочие штуки в этом стиле. Его ученики были похожи на выставку карликовых быков. А стройные и гибкие ученики второго тренера укладывали этих быков в штабели, даже не вспотев. Клевый тренер. Вообще, они оба клевые, но первый больше характер качал, а второй — философию. Это все нужно, но… Любимый, короче, есть любимый.