Кровь Заката
Шрифт:
Чем же их убьют, мечом или топором? Свяжут? Как же это унизительно! А если нет? Хватит ли у него мужества ждать смерти с открытыми глазами и свободными руками и не уподобиться пойманному кролику или петуху, который бьется в руках у кухарки. Спастись нельзя. Броситься на палача, вырвать оружие, попробовать убить Батара? Не выйдет.
Отец или Рауль, те еще могли бы попытаться, а его остановит первый воин, и будет это выглядеть просто жалко и смешно. Не отвагой, а трусостью. Если бы еще дед, Леон и виконт не были ранены. А так только он, из-за которого все и произошло, не получил ни одной царапины. Как в насмешку. В носу подозрительно защипало. Этого еще не хватало! Только бы не завтра! Выдержать несколько ор. А потом все. Конец. Он не
Раньше, в своих мечтах он иногда пытался представить себя на месте отца. Как он говорит «нет» на эшафоте, как скачет в бой с мечом, как отбивается один от десятка на узкой лесной тропе. Но он не хотел, чтобы мечты воплотились таким страшным образом! Не хотел и не хочет! Неужели все? Дед спокоен, и Леон тоже. Зато габладор буквально повис на бедном клирике. Этот точно будет кричать и просить помилования. Он уже обвинил во всем деда, словно его кто-то заставлял ехать во Фло. Эдмон вновь посмотрел на отца. Если бы тот не погиб, он бы что-нибудь придумал. Но герцог Тагэре уже никого и никогда не спасет.
Хорошо, что Филипп не поехал с ними, Филипп и Рауль в Гаэльзе, там их не достанут, да и матушка, будем надеяться, в безопасности. И Жоффруа с Сандером. Братишке теперь будет еще хуже, он плохо сходится с людьми, но они дружили, хоть он и старше на восемь лет. Если есть какая-то справедливость, пусть те годы, которые не дожил он, доживет Сандер. Если бы еще он мог отдать ему свое здоровье и избавить от горба! Почему мы, уходя, не может оставить то, чем владеем, самым дорогим? И все же как это, умирать? Что чувствовал отец? Дед сказал, что и он, и Рауль умерли сразу и что от таких ран не мучаются. Похоже, он считает, что герцог бросился на меч врага сам, понимая, что спасения нет, и не желая сдаваться, но Эдмон отчего-то думает, что Старый Медведь ошибается.
Юноша продолжал смотреть перед собой, постепенно проваливаясь в серебристый туман. Юность и усталость брали свое. Эдмон не думал, что заснет, но все-таки заснул.
2870 год от В.И.
Ночь с 11-го на 12-й день месяца Вепря.
Эр-Атэв. Эр-Гидал
Последние полтора года это могло случиться в любое мгновенье, Иоанн знал о болезни владыки больше, чем кто бы то ни было, и все равно почувствовал себя ужасно одиноким. Смерть Никодима окончательно отделяла его от всех остальных. С настоятелем он мог говорить о доверенной ему тайне, теперь он остался один. Потом он, так же, как некогда покойный владыка, присмотрит кого-то более молодого и сильного, кто будет в состоянии нести это знание. Если только встречать предсказанные времена не выпадет именно ему, Иоанну, с нынешней ночи настоятелю обители Святого Эрасти Гидалского.
Завтра владыку Никодима с должными почестями упокоят на монастырском кладбище, а ему предстоит путешествие в Эр-Иссар. Так уж повелось, что наследники калифа Майхуба и святого Иоахиммиуса обмениваются клятвами. Если умрет Усман, его преемник прискачет в пустыню Гидал, дабы преклонить колени перед Вечноцветущим Посохом, когда же смерть посещает обитель, новый настоятель именем святого Эрасти клянется соблюдать договор потомку Майхуба Великого, держа в руках его саблю.
Общая тайна связала закоренелых язычников и эрастианских клириков, тайна, важнее которой нет и не может быть в Благодатных землях, ибо он, Иоанн, почитает таковыми все земли, населенные людьми.
Гидалская обитель не подчинилась решению Великого конклава, когда Архипастырь Марциал отлучил и проклял всех, не принадлежащих Церкви Единой и Единственной. Тогда в Эр-Гидал прибыл легат Архипастыря и потребовал у братии покинуть пустыню и вернуть реликвию Иоахиммиуса в Кантиску, но владыка Арсений ответил, что воля и клятва святого Иоахиммиуса для обители превыше решения князей Церкви. Арсению
103
Хансир – атэвское наименование всех северян.
Ни Ифрана, ни Оргонда, ни Арция не стремились к схватке с атэвами, и обитель оставили в покое. Трижды предпринимали попытки вернуть реликвию в Кантиску, и трижды настоятели отвечали отказом. Паломники по-прежнему пересекают море, дабы узреть Вечноцветущий Посох и облобызать икону святого Эрасти Гидалского, столь непохожую на прочие его изображения. Возможно, придется говорить с легатом Архипастыря и ему. И он тоже скажет «нет», так как знает: Посох не единственная реликвия, доверенная обители, и то, что хранится в заветном тайнике, не должно вернуться в Арцию раньше назначенного времени.
Иоанн вздохнул. Он не хотел и не искал такой судьбы, когда в поисках истинной веры пришел сюда, но он пронесет свою ношу столько, сколько сможет. Никодим не исключал, что предсказанное Эриком случится уже на его, Иоанна, веку, значит, нужно быть готовым, знать бы еще к чему. Владыка распахнул окно, и прохладный влажный ветер освежил разгоряченное лицо. Зима в Атэве, как ранняя осень в его родной Пантане. Увидит ли он ее хоть когда-нибудь? Вряд ли, разве что ему выпадет все же встречать Вернувшихся. Подумать только, ведь когда-то и он считал Эстель Оскору опасностью, а Рене Сгинувшего распутником и еретиком. Правда, святой Циале он не молился никогда, а святые сестры… Именно благодаря одной из них в душу Иоанна и заползло сомнение, в конце концов приведшее его сюда.
Владыка Иоанн, настоятель обители Святого Эрасти Гидалского, стоял у окна и слушал влажный зимний ветер. Он не хотел битвы, но и не боялся ее.
Песня гор
Огромная луна касалась вершин заснеженных елей. Таких высоких он не видел даже в эскотских горах. Далеко внизу бесновался не смиренный зимой поток, а дальше виднелась череда гор. Неужели он все-таки уснул?! Уснул в свою последнюю ночь у гроба отца?! Или, наоборот, кошмарным сном были проигранная битва, плен, гибель близких, а явью эти невозмутимые горы, несущаяся среди ледяных наплывов река, синие тени на опаловом снегу… Он был жив и свободен, и он был совершенно один. Где-то далеко завыл волк, качнулась ветка, в лунных лучах бриллиантовой пылью взметнулось и опало снежное облачко. Эдмон зачем-то коснулся шершавого холодного ствола, затем поднес пальцы к глазам. Он не понимал, как оказался здесь, но ему было удивительно спокойно.
Прямо по краю заснеженного обрыва вилась тропинка, и юноша медленно пошел по ней, вдыхая пьянящий морозный воздух. Волки продолжали свою песню, под ногами поскрипывал снег, шумела река, и эти звуки складывались в мелодию, отрешенную и прекрасную, как сама зима. Песня гор становилась все громче и отчетливей, словно за стеной заиндевевших стволов кто-то перебирал серебряные струны. Это было бы похоже на гитару, но вряд ли родился менестрель, способный так сыграть.
Теперь Эдмон не сомневался, что спит, и мучительно не хотел просыпаться. Тропинка резко свернула в сторону, уводя от пропасти, и юноша вышел на поляну, посреди которой плясал костер. Оранжевое пламя лизало сухие еловые ветви, бросая теплые отблески на человека с гитарой. Тагэре затаил дыхание, опасаясь прервать песню, но тот, у костра, его все-таки услышал и прижал струны ладонью, обрывая мелодию.