Кровь. Закат
Шрифт:
– И много тут таких прогуливается? – спросил Кровник.
– Не знаю. Всегда по-разному…
– Далеко до «Героев Черноземья»? – спросил Кровник.
Он видел слабое свечение монитора.
– Семь минут, если очень быстро…
– Значит очень быстро! – Кровник спрятал часы в карман. – Смотрите под ноги! Бегом марш!
Они бежали очень быстро. Бежали, следуя безмолвным указаниям Моро, летящего впереди, стараясь не отставать от него и не споткнуться о шпалы.
Моро затормозил – да так резко, что Кровник врезался в него.
Остановились тяжело дыша. Один
Казачки стояли, уперев руки в колени.
– Все… – сказал Моро, проглатывая буквы, – теперь вам прямо по рельсам, не сворачивая. Минут пять, лучше молча… на случай, если он уже там.
Моро кивнул на геймбой в своих руках:
– А он уже там.
– Кто он? – спросил Кровник.
– Король Оранжевое Лето, – пропел пацан тоненько, – золотоглазый мальчуган…
Смотрели на него во все глаза.
– Прощайте, – сказал он, и крохотный экранчик потух…
– Ты че, не с нами? – спросил Чеботарь.
– Нет, – широко улыбнулся пацан. – Больше мы ни о чем с Жанной не договаривались.
Он улыбался. Он, улыбаясь, сунул геймбой в карман куртки, развернулся и ушел обратно в туннель, из которого только что пришел.
Растворился в темноте.
– Повторяю, – сказал Кровник, так и не отдышавшись. – Убивать всех, кто не похож на девочку, которая была со мной. Не стрелять – только в девочку и друг в друга. Всех остальных – убить. Как только девочка будет рядом со мной – то есть я буду держать ее за руку – уходим. Проверить оружие. Смотрите на меня. Запомните сигналы: если я показываю…
Они, переступая аккуратно и внимательно глядя под ноги, шли вперед. Кровник услышал тонкий далекий звук. Крупное насекомое летало где-то под сводами, мелко рубя воздух своими крыльями. Бабочка? Стрекоза?.. Звук облетел их, исчез и проявился вновь совсем в другом месте. Кровник услышал, как тонко запищало в правом ухе. Затем он увидел, как дрогнули узкие зеркала рельс. Почувствовав пустоту в желудке, он положил ладонь на живот. Несколько шагов – и из тоннеля на них бесшумно выплыла «Героев Черноземья».
Он, наверное, сошел с ума, он свихнулся окончательно – но она странным образом была похожа на Оперу, в которой всего лишь однажды довелось побывать Кровнику. Ее сцена была так же богато декорирована багровым.
«Героев Черноземья». Она была в два раза больше самой большой станции метро из тех, что Кровник когда-либо видел. Сильный источник света располагался в ее дальнем конце. Остальная часть пространства была погружена во тьму. Они, привстав на цыпочки, какое-то время рассматривали ее, потом медленно прокрались под темные высокие своды. Ступая по рельсам, начали смещаться глубже, оставляя тоннель, по которому пришли, за спиной. Головы их еле выглядывали макушками над перроном.
Тускло блестящий покатыми боками локомотив стоял, словно большой пароход, приплывший по подземной реке и причаливший к широкой гранитной пристани «Героев Черноземья». Два темных бронированных вагона без окон.
Стоят без единого звука. Замерли на месте. Кровнику какое-то время казалось, что станция продолжает двигаться мимо него – мимо этого бронепоезда – настолько неподвижным казался он.
Они сместились подальше от выхода из тоннеля, нащупали лестницу для обходчика путей и поднялись на
Прямо посреди платформы, рядом с поездом Кровник увидел Девочку. Стоит, опустив руки по швам и глядя себе под ноги.
Стоит прямо посреди платформы. Справа от нее и чуть позади – человек в затертом до блеска зеленом костюме.
Паршков.
Но не он – и даже не Девочка – приковали внимание Кровника. И даже не третий, стоящий рядом с ними.
Хотя этот третий, возвышавшийся над Паршковым и Девочкой, – в другой момент был бы достоин отдельного внимания. Его белый вспучившийся лоб – словно глыба льда. Он ненормально огромен и бледен. Его белые как мел руки, которые он сложил на рукояти своей трости, похожей на фонарный столб – тоже огромны. Он шевелит своими посиневшими губами, крашеными поверху яркой помадой и блеском для губ. Сияющая кинозвезда, сбежавшая с собственных похорон. Его кожа под скальпелями, хрящи носа и кости лица, сломанные крохотными зубилами хирургов – все это застыло как гипс. Застыло в одном незыблемом образе. Ни единого шрама. Вечный мальчик из черно-белых тридцатых. Тарзан на все времена. Джонни Вайсмюллер собственной персоной, сошедший с экрана. Душекрад Смертеев. Один из трех баронов, вырезавший в своей гнилой тыкве это лицо.
Сейчас он удостаивается беглого взгляда.
Кровник во все глаза смотрит на большие электрические софиты, которыми высвечен перрон. Он видит большой предмет на треноге. Нелюдь, находящийся рядом с предметом, наклоняется и смотрит в круглый окуляр: он целится из него – из этого предмета – во всех сразу и в каждого в отдельности.
Это кинокамера. Настоящая большая кинокамера, которой снимают кино. А рядом с ней оператор. Кровник отчетливо видел его хорошо освещенное лицо. Неуловимо знакомое решительное лицо. Лицо немецкого солдата с фашистского пропагандистского плаката.
Они снимают кино.
Они стоят здесь и снимают кино.
Этот тонкий стрекот – пленка бежит со скоростью 24 кадра в секунду.
Они стоят, смотрят друг на друга, и их снимает кинокамера.
Эта штука, парящая над ними на тонком черном шнуре – это микрофон?.. Они пишут звук?
Кровник напрягает слух: …………………
Ничего не слышно. Оглох он что ли?.. Потом…
Ему не чудится? Звук начинает приближаться? Вроде да… То стелется по отшлифованным стенам. То летит как угорелый… ни слова не разберешь…
Вдруг:
– Но… – сказал Паршков, – …апси… и раль… ное… перс… иман… шних…
Блуждающее эхо подхватило последнюю букву и размазало ее по сводам.
– …ты слишком драматизируэшь праисхадящее, – услышал он странный шипящий голос и понял, что это прожевывает человеческие слова Нечеловек. – И ты слишком прэувэличиваэщь свое значение во всей этой…
Это было очень странно, но Барон говорил с сильным грузинским акцентом:
– Си… туации…
– Я? – Паршков указывал пальцем в свою грудь. – Я месяц назад о ней слыхом не слыхивал, но пообещал, что она будет здесь, – и вот она здесь. Разве нет?