Кровавая ассамблея
Шрифт:
— Постой… — сказал он вдруг, подняв на меня глаза. — А кучер? На козлах должен был сидеть кучер!
— Был кучер, — согласился я. — Гаврила, слуга мой, даже заговорить с ним пытался, но в ответ услышал только ругательства. Плеткой отходить обещал. Злой, в общем, кучер оказался. И один глаз у него кривой. И цвета почему-то желтого, как будто грязного…
Я сказал это и даже напугался в первое мгновение, потому что Яков Петрович схватил вдруг себя за горло и странно засипел, глядя на меня вытаращенными глазами. Я подумал было, что с ним случился удар, и что сейчас он рухнет
Но генерал-полицмейстер не рухнул. Он схватил со стола графин с водкой, сделал прямо из него пару большущих глотков и замахал на меня рукой.
— Ты знаешь, кто это был, Алешка?! — вскричал он. — Знаешь?!
— А вы скажите, Яков Петрович — глядишь и узнаю, — ответил я осторожно.
— Это Батур, старый слуга светлейшего! Он ходит за ним как тень! Где светлейший, там и Батур, а если ты где-то встретил Батура, значит, и светлейший где-то неподалеку… Уж я-то это знаю, Алешка! Уж я-то знаю… И пусть Гаврила твой бога благодарит, что не ударил его Батур плеткой своей, потому как я сам видел, как он одним ударом этой плетки теленку шею сломал!
— Так что же это получается? — я поерзал в кресле. — Вы полагаете, что в той карете сидел сам светлейший князь Черкасский?
Шепелев мне не ответил. Он вышел из-за стола и прошелся по кабинету, нервно теребя пояс своего шикарного халата. Его шаги по толстенному персидскому ковру звучали очень монотонно: «Шорк-шорк-шорк… Шорк-шорк-шорк…»
Лицо генерал-полицмейстера сделалось красным, почти пунцовым, и я подумал, что доктор не напрасно приказал все вино и водку в доме спрятать под ключ.
Я терпеливо ждал. Минуту, две, три. Потом Шепелев остановился и воззрился на меня пустым взглядом.
— Вот что, Алешка… Ступай-ка ты домой. И без моего приказа ничего не предпринимай, ясно тебе?
— Точно так, Яков Петрович.
— Повтори, паскудник!
— Без вашего приказа ничего не предпринимать! — гаркнул я, вскочив на ноги.
Шепелев покивал:
— Вот теперь вижу — понял. Все, проваливай.
Глава 26
Странные записки Катерины Романовой
Домой я добрался примерно через час. Рыжего расседлал и запер в конюшне, а сам неслышно поднялся в свою комнату, разделся и упал на кровать, словно ратник, сраженный стрелой на поле брани. Рухнул на спину и долго не шевелился, бессмысленно таращась в темноту потолка.
Что же это получается? Про первые две мои версии можно благополучно забыть. Точнее, совсем забыть можно версию графини Румянцевой, где виновником всего выставлялся сам князь Бахметьев.
И слава Богу! Он хорошо отзывался о моем батюшке, героем его считал. Где-то они вместе служили государю, вместе рубились с врагами всякими. Наверное, и один ломоть хлеба доводилось есть. Не хотелось бы мне, чтобы такой человек оказался трусливым хитрецом, который насыпал в пистолет малую толику пороха и выстрелил в самого себя, для того, чтобы никто не подумал, что это он убил благородного графа Румянцева.
А что касается первой версии, то теперь я уверен: оба выстрела сделал именно граф. В Бахметьева и в самого себя. Но сделал он это не
Прикрыв глаза, я попытался представить себе, как происходили все эти события.
Вот гости начинают съезжаться на ассамблею. Одна карета подъезжает к воротам, за ней другая. Господа выходят, лакеи суетятся, кареты отъезжают, их место занимают другие.
А вот и черная карета с узкими окнами и решеткой на крыше. У ворот она не останавливается, сразу отъезжает подальше. Закутанный в плащ человек спрыгивает с запяток и немедля направляется в сторону ворот. Вот его останавливает дворецкий Силантий в шитой золотом ливрее, просит предъявить пригласительный билет. Но билета у этого человека нет.
И что же он делает? Без билета пройти невозможно, тем не менее он прошел. Значит… Я представил себе, как он подносит к лицу дворецкого свою ладонь, абсолютно пустую, и говорит завораживающим голосом: «Это мой пригласительный билет. Он подписан лично сиятельным князем Бахметьевым».
Эфирная магия, проще простого! Силантий тупо пялится на пустую ладонь, а затем пропускает человека. И тот идет прямиком к тому месту, где несколько часов спустя произойдет преступление.
Но для чего? Что ему там делать?
Я вновь резко открыл глаза. Да, в этот час делать ему там совершенно нечего. Кроме разве что одного…
Вот он проходит вдоль зеленой изгороди к тому самому кусту, на котором мы с Вяземским и обнаружили труп графа Румянцева. Останавливается. Достает из-под своего плаща два заряженных пистолета и прячет их у самых корней. Дождя не было уже довольно давно, трава сухая и можно не опасаться, что влага проникнет внутрь, и порох отсыреет. К тому же лежать им там не долго.
После этого человек уходит. Выйдя за ворота, он садится в карету. Там его терпеливо дожидается светлейший князь Черкасский. Человек докладывает ему, что дело сделано, пистолеты находятся в условленном месте. Князь отпускает его, и человек тут же уходит.
А что же светлейший? Он продолжает сидеть в карете и терпеливо ждет. Один час, другой, третий. И когда подходит нужный момент, князь вдруг распрямляется на сидении и запрокидывает голову, закрыв глаза. Примерно так же, как это делал куратор Амосов, когда подсадил ко мне в голову свое собственное сознание.
И в это же самое мгновение граф Румянцев Александр Никифорович перестает быть самим собой. Дождавшись, когда начнется фейерверк, он подходит к сиятельному князю Бахметьеву и просит его отойти с ним в сторону от царящего здесь шума, сославшись на то, что дело не терпит отлагательств.
Они отходят за зеленую изгородь. И уже здесь граф Румянцев достает из-под куста пистолеты, одну пулю послушно выпускает в князя, а вторую всаживает себе в голову. Должно быть, его собственное сознание все еще пытается бороться с подсадной сущностью, но он понимает, что в этой борьбе он проигрывает. И потому трижды произносит прежде, чем спустить курок: «Господи, спаси и помилуй! Господи, спаси и помилуй! Господи, спаси и помилуй!»