Кровавая графиня
Шрифт:
Долго стояла она на опушке леса, охваченная смутными чувствами, все глубже осознавая, что любит его, готовая, если бы он появился вдруг, повиснуть у него на шее…
Весенний ветерок ласково ерошил волосы и охлаждал распаленные щеки. В сердце ее созрело решение: во что бы то ни стало добиться его любви.
В Врбовом ее не узнавали. Она ходила молчаливая, ни с кем не разговаривала, и Мария Приборская озабоченно вглядывалась в побледневшее лицо дочери.
— Что с тобой, Эржика, девочка моя? — грустно выспрашивала она. — Что-то тебя мучит, я же вижу.
— Ничего,
Погрустнел весь земанский дом. Напрасно Михал пел Эржике веселые песенки и всячески старался ее позабавить. Эржика словно состарилась, невидящим взглядом она наблюдала его потуги и наконец сказала:
— Ты хороший парень, Михал, но не утруждай себя зря, ничто не развеселит меня.
— Почему?
Ответа не последовало. Разве она могла открыть ему тайну чахтицкой госпожи и еще более страшную собственную тайну — признаться в любви к разбойнику?
Но несколько дней спустя, к удивлению окружающих, Эржика ожила. Это случилось как раз в те часы, когда гонцы из чахтицкого замка стали созывать гайдуков и наемников. В Врбовом запестрели униформы, красные, как щеки взволнованной Эржики.
Она попросила Михала выяснить, что случилось, отчего гайдуки и пандуры так оживились.
— Скоро нам предстоят развлечения, — сообщил Михал. — Чахтицкой госпоже надоели проделки разбойников, она хочет раз и навсегда покончить с ними. Вот и созвала со всей округи гайдуков и пандуров и собирается устроить на разбойников облаву, от которой ни один из них не уйдет.
— Даже Андрей Дрозд? — усомнилась она.
— Даже он. Конечно, он парень бравый, да разве сладит один с дюжиной молодцов, а то и с целой тучей вооруженных вояк?
Эржику обуяла тревога, беспокойство ее росло с каждым часом. Когда стемнело, она ласково обратилась к Беньямину Приборскому:
— Отец, разреши мне навестить тетушку в Чахтицах.
— Что это ты вдруг надумала, Эржика? Уже вечер. Сейчас и днем-то негоже бродить по полям, по лесам. Разбойничья шатия Дрозда уж больно обнаглела.
— Что из того, отец? Дрозд не обидит дочь Беньямина Приборского!
— Ты так думаешь, Эржика?
— Думаю, он не забыл, что ты когда-то с его отцом ел горький хлеб холопов чахтицкой госпожи…
Это напоминание больно кольнуло отца, и потому он решительно возразил:
— Ни в какие Чахтицы ты сейчас не поедешь. А захочешь — утром, сделай милость, поскачи.
В земанском доме все уже дышало сном, только Эржика тревожно ворочалась на постели. В полудреме ей мерещилось, что ватага пандуров и гайдуков одолевает сопротивляющегося изо всех сил Дрозда, связывает его, а затем ломает на колесе. Она испуганно соскочила с постели и удивилась, увидя, как ярко светит на дворе луна, каким чистым сиянием заливает она дом и сад вокруг него.
Она долго стояла в задумчивости у окна, потом открыла потихоньку дверь и прокралась в комнату к Михалу. Так же бесшумно открыла она и закрыла его дверь и шепотом позвала:
— Михал!
Но девятнадцатилетний юноша спал крепким сном молодости. Когда она легонько потрясла его за плечо, он передернулся, словно его сбросили с огненного коня, на котором он
Он испуганно сел, но тут же рассмеялся.
— Это ты, Эржика? Что случилось?
И, увидев ее лицо, светившееся нежной бледностью, яркие глаза, казавшиеся бесконечно глубокими, черные, как вороново крыло, волосы, ниспадавшие ей на плечи и грудь, он не смог сдержать восторга:
— Как ты прекрасна, Эржика!
Она лихорадочно схватила его за руку, сжала ее в горячечных ладонях и прошептала:
— Михал, скажи, ты настоящий мой брат и любишь меня?
Он почувствовал, что у нее трясутся руки и дыхание опаляет жаром.
— Что случилось, Эржика? К чему эти странные вопросы о таких естественных вещах?
— Скажи мне, действительно ли ты меня любишь?
Он обнял ее и поцеловал в лоб.
— Я люблю тебя больше всего на свете, Эржика!
— А если бы я попросила тебя доказать свою любовь, ты сделал бы это?
— Конечно.
— Без всякого промедления?
— Без промедления.
— Тогда седлай коня, возьми оружие и едем со мной!
— Но куда, Эржика?
— Спасать моего любимого!
— У тебя есть любимый?
— Есть! — Слезы заволокли ей глаза. — Есть, но его, возможно, уже убили или бросили в тюрьму…
— У тебя есть любимый… — прошептал Михал, словно не мог в это поверить, и странная тоска сжала ему сердце.
— Не осуждай меня, Михал, и не сердись на меня. Никому на свете я бы в этом не призналась. Ты всегда понимал меня. Поймешь и сейчас.
— Но кто он, твой любимый? — нетерпеливо прервал он ее.
— Разбойник, — едва слышно проговорила она.
— Разбойник? — переспросил он в ужасе. Ничего страшнее этого она не могла ему сообщить.
— Андрей Дрозд? — спросил он вдруг, и в голосе его прозвучало странное облегчение.
— Андрей Дрозд!
Михал Приборский, как и любой земан, негодовал на разбойников, презирал их. Один Андрей Дрозд был для него исключением. В глубине души он восторгался необыкновенной его силой и смелостью. Теперь признание Эржики уже не вызывало в нем такого ужаса, напротив, оно только усиливало его восхищение этим отважным силачом. В памяти всплыло все, что он слышал о нем, и разбойник как бы даже вырос в его глазах. Он поймал себя на том, что завидует ему, его могучей стати, смелости, силе, молве, окружавшей его имя.
— А он любит тебя? — спросил он наконец.
— Не знаю, — ответила она дрожащим голосом, и слезы, которые она весь вечер старалась сдержать, хлынули ручьем.
— Не плачь, Эржика, — успокаивал ее Михал. — Невозможно, чтобы кто-то не ответил любовью на твою любовь…
Она и сама не понимала, почему плачет. Должно быть, потому, что сердце было переполнено чувствами, а плач давал им выход.
Слова Михала помогли ей не пасть духом.
Вытирая слезы, она рассказала брату о встрече на опушке леса. В точности, со всеми подробностями, и о событиях во дворе замка: как Андрей Дрозд предстал перед чахтицкой госпожой с посланием Яна Калины, один, с голыми руками, как играючи разорвал веревки, опутавшие его, и, пока били тревогу, ускакал на Вихре.