Кровавая графиня
Шрифт:
— Ненавижу его, ненавижу! — повторяла Эржика, продолжая лить слезы.
— Правильно, Эржика, я опишу для тебя жениха, которому Андрей Дрозд не посмеет даже туфли поцеловать!
— Я выйду замуж! И как можно скорее!
— Замечательно! А хочешь, так пойдешь к алтарю под колокольный благовест в тот самый час, когда погребальный звон будет провожать Андрея Дрозда в последний путь…
— Да, я пойду под венец именно тогда, когда милого палач повенчает с виселицей, — смеялась Эржика, обливаясь слезами.
Но смех этот был до того странным и душераздирающим, что молодые служанки, принявшие близко к сердцу
Госпожа велела им пересесть к Доре.
Тучи над Чахтицами
К вечеру небо покрылось тучами.
Зловещие облака затянули и души людей. Казалось, в этот день веселье и смех навсегда ушли из Чахтиц. Каждый думал о том, что госпоже, конечно же, удастся в Прешпорке заполучить ратников — и тогда беда горожанам!
Весь день Микулаш Лошонский оставался наедине со своими мыслями. Тщетно пытался Ян Поницен завязать с ним разговор, чтобы как-то развеять черные его опасения. Старик отказался даже лечь отдохнуть.
— Не время теперь разлеживаться, — ответил он другу, когда тот пытался уложить его в постель. Он сидел в мягком кресле и предавался тяжким переживаниям. Возмущение поведением чахтицкой госпожи все более распаляло его. Время от времени он забывал о своей слабости и ревматизме и пружинистыми шагами ходил по комнате.
Когда вечером Ян Поницен отказался от всяких попыток завести разговор с кастеляном, тот сам позвал его к себе:
— Друг мой, я чувствую: сегодня я стал другим человеком. Когда меня сегодня утром оторвали от моих книг и телескопов и обрушили на мои седины гнусные оскорбления, во мне проснулся старый воин. Он стоит перед тобой, готовый к бою!
Ян Поницен смотрел на него с восторгом.
— Моя телесная оболочка немощна, но в ней горит неукротимый дух, который до сих пор не страшился никакого врага и в любой схватке одерживал победу!
Священник совсем диву дался, когда старик поделился с ним своим планом:
— Я не стану отдыхать под твоей гостеприимной крышей, а наберусь сил в грязях Пьештян, которые, по слухам, чудеса творят. До сих пор мне не приходило в голову омолодить свои старые члены, поскольку я всегда почитал грехом противиться природе и нарушать ее привычный, веками утвержденный ход. Но теперь, перед боем, хотя надежда на облегчение бремени старости и невелика, я прибегну к этому средству.
Ян Поницен не очень ясно представлял, что за толк от этих горячих пьештянских источников. Хотя пастор о том прилюдно не распространялся, он склонялся к мнению народа, считавшего эти купания дьявольской выдумкой. Что хорошего в том, что у источников из земли поднимается таинственный пар и даже Ваг вблизи них не замерзает зимой? Уж не отверсты ли там глубины ада и не манят ли к себе хромых, измученных болями калек, чтобы за сомнительное облегчение завладеть их душами?
Съезжаются туда люди и из дальних земель. Многие действуют скрытно, как бы стыдясь того, что ищут помощи в таинственных родниках. Пятнадцать лет назад, в 1599 году, мир был удивлен тем, сколько там лечилось народу. Турки, которые тогда вторглись в Пьештяны, убили в лечебницах на левом берегу Вага тридцать больных и примерно столько же взяли в плен.
— Когда ты хочешь отправиться в Пьештяны? — спросил священник.
— Завтра же утром. В седле, к сожалению, я долго не продержусь, поэтому хочу просить
Едва Ян Поницен сел в соседней комнате за стол, как до его слуха со двора донесся раздраженный голос жены:
— Я дала вам кусок хлеба, чего же вам еще надобно?
— Хочу поговорить с его преподобием!
— Его преподобия нет дома!
— Так с вашего разрешения я подожду его.
Пасторша собралась было выгнать настырного попрошайку, но тут в кухню вошел Ян Поницен. Он увидел сгорбленного нищего, опиравшегося на костыли, голова у него свисала на грудь, будто шея была сломана.
— Что вам угодно? — строго спросил священник.
Нищий, не поднимая головы, пожелал доброго вечера, отбросил костыли в угол, выпрямился и сорвал шляпу, закрывавшую лицо.
— Ян! — воскликнул священник и подскочил к столь внезапно изменившемуся гостю, чтобы обнять его.
— Я вижу, что стоит мне пожелать — и меня не узнают даже лучшие друзья. Я ведь в замке тоже был. Вот взгляните, у меня есть динарий, который мне дал Павел Ледерер. У него доброе сердце, он очень щедр. Но у него плохое зрение, чему, собственно, я могу только радоваться, иначе я мог бы запросто погореть. Не знаю, сумел бы он скрыть изумление, если бы узнал меня.
— А почему ты так легкомысленно подвергаешь себя опасности? — озабоченно попенял ему священник. — Ты едва избежал верной смерти и уже снова рискуешь жизнью!
— Святой отец, я так счастлив, что не могу не поделиться с близкими людьми. А о моих друзьях ни слуху ни духу — вот я и пришел к вам!
И он стал рассказывать, как встретился с пропавшей сестрой, которая сейчас вместе с его невестой, с Барборой Репашовой и со старым отцом Павла Ледерера находится у тетки в Старой Туре. Там он на недолгий срок нашел для них весьма удобное убежище. Он отыщет друзей, приведет мать с гор, а потом найдет для своих любимых новый, безопасный дом.
— Все это замечательно, сын мой, — похвалил его священник. — Но на что они будут жить?
Калина рассмеялся.
— У кого в семье разбойник, тот с голоду не помрет!
Яну Поницену было не до смеху, Калина, сам того не желая, напомнил ему о странной его роли: он, пастор, — союзник разбойника. Хотя и стал им поневоле. У него чистая совесть. Но никого другого своей связью с разбойником он не должен подвергать опасности.
— Сын мой, я знаю, что твоя радость и желание поделиться с кем-нибудь не единственный повод твоего прихода. Поскорее завершай что задумал. В Чахтицах ты словно в осином гнезде: и оглянуться не успеешь, как с какой-нибудь стороны в тебя вопьется смертоносное жало. И для тебя, и для нашего дела будет лучше, если нас не застигнут вместе.
— Вы правы, святой отец. Я пришел еще и ради того, чтобы узнать, когда отправляется кастелян в Прешпорок. Я хотел бы незаметно сопровождать его, чтобы загонщики Алжбеты Батори ему не навредили.
— Это хорошо, сын мой. В твоей помощи он нуждается главным образом сейчас!
Глаза Яна озарились радостью, когда священник рассказал ему, как геройски вел себя Микулаш Лошонский утром в замке и как неузнаваемо изменился.
— Я жизнь за него готов отдать! — вырвалось у Калины.
Пасторша, с интересом слушавшая их разговор, вдруг слабо вскрикнула и приложила палец к губам: