Кровавая графиня

Нижнанский Йожо

Имрих Кендерешши обнажил саблю и сквозь решетчатую дверь попытался проткнуть горбуна, но тот, хотя и был одурманен победой, вовремя успел отскочить.

— Себя коли, себя! Уж лучше самому заколоться, чем терпеть муки голода и чувствовать, как крысы жадно грызут твое беспомощное тело!

Капитан понимал, что ему уже нет спасения.

— Прочь с моих глаз! — прохрипел он.

— Ты не мог наглядеться на мой горб, а я вот не могу наглядеться на тебя, прилизанный вояка! Послушайся моего совета: заколись, чтобы хоть раз в жизни сказать

мне «спасибо»! А не сделаешь этого — придется мне завтра и послезавтра смотреть на тебя, пока не станешь трупом или таким слабаком, что я смогу легко оттащить тебя к той самой пропасти в узком коридоре. Она молчаливее, чем любая могила.

Капитана охватило такое отвращение при виде горбуна, что он едва не лишился рассудка. Вдруг у него блеснула спасительная мысль. Сабля в его положении бесполезна, но пистолет — иное дело! Он застрелит Фицко, стоящего у двери. Коли не дотянется до него рукой, то притянет его той же саблей, завладеет ключами, откроет дверь и уж как-нибудь выберется на свет Божий.

Он прицелился и нажал на курок. Раздался оглушительный выстрел. Из лабиринта донеслось гулкое эхо и хохот Фицко. Опять он вовремя отскочил.

— Благодарствую, капитан! Славная у тебя пушка, да больно коротка для меня. Ну хватит, думается, я все тебе высказал. Если мне еще что-нибудь придет в голову, вернусь, сообщу тебе. И принесу свой кувшин. Увидишь, как он придется тебе по вкусу. И не думай, что я огорчу Алжбету Батори известием о твоей смерти, — добавил он, уходя. — Нет, не обмолвлюсь даже о том, что ты врал ей, утверждая, что у тебя жена и четверо детей. Не хочу, чтобы она вспоминала о тебе как о лжеце. Наоборот, скажу, что тебе ужасно взгрустнулось по твоему семейству и ты поспешил вернуться к нему. Ей и в голову не придет, что отправился ты не к выдуманному семейству, а к другому, гораздо большему, — в преисподнюю, где все мы когда-нибудь непременно встретимся!

Торжествуя, он удалился.

В подвале горбун изрядно напился. Он чокался сам с собой, желая успеха своим замыслам. С капитаном все получилось как нельзя более удачно. Остальное также должно получиться!

Он постоял немного у выхода, прислушиваясь, не слоняется ли кто перед дверью. Он, конечно, не думал, что кто-то осмелится, даже прознав о случившемся, обвинить его перед госпожой в расправе с пандурским капитаном. И все-таки действовать следовало как можно осмотрительнее.

Наточенный нож

Не слышалось ни шагов, ни шума, поэтому он спокойно вышел во двор. Тем больше он был удивлен, что нос к носу столкнулся с Павлом Ледерером.

— Что тебе тут надобно? — напустился он на него.

— Не наскакивай, Фицко, — остудил его Ледерер. — Или мы уже не добрые друзья? Ни тайн, ни опасений у тебя не должно быть относительно меня.

Горбун, прищурившись, поглядел на него. Что у слесаря на уме?

— Ну как, приятель, разделался с ним?

— С кем? Кого ты имеешь в виду?

— Ну того, с кем ты пошел в подземелье.

Фицко

совершенно смешался. Он не знал, что и думать, как вести себя.

— Коли не считаешь меня другом, молчи и не говори ни слова. Но я считаю себя твоим товарищем, поэтому интересуюсь. Думаю, друзья должны быть откровенны друг с другом и ничего не утаивать.

— Ты следил за мной, когда я спускался с капитаном в подземелье? — спросил Фицко, удивляясь тому, какое он испытывает расположение к Павлу Ледереру и как ему хочется поделиться с ним тем, что произошло в подземелье.

— Следил. Но не за тобой — за капитаном. Этот человек с первой минуты стал мне противен, а когда он так излупцевал тебя, я и вовсе возненавидел его.

— Это ты из-за меня его возненавидел? — Непривычное тепло заполнило сердце горбуна.

— Только из-за тебя. — Павел видел, какое действие оказывают его слова. — И если бы ты с ним не сквитался, то это сделал бы я, чтобы отомстить за тебя!

Фицко был необыкновенно растроган. Вечно одинокий, всеми презираемый… Ему и в самом смелом сне не могло присниться, что однажды найдется человек, который из сочувствия к нему способен будет на месть его обидчику.

— Взгляни! — Павел Ледерер вытащил из-за голенища нож. — Вчера я целый час точил этот нож, чтобы острие было как бритва. Точил и думал, когда же подвернется случай воткнуть его в подлое сердце ратника.

Фицко с восторгом осмотрел блестящий нож.

— Хочешь доказать, что ты мой искренний друг? — спросил он, взволнованно сжимая его руку.

— Хочу.

— Слушай. — Фицко напряженно следил за выражением его лица. — Капитан еще жив, но его ждет голодная смерть.

Павел Ледерер едва подавил в себе взрыв радости и облегчения.

— Недолго ему жить! — вскричал он, размахивая ножом.

Горбун был вне себя от радости, что нашел такого удивительного подручного. Нетерпение толкало его тут же повести Ледерера в подземелье и доказать тем самым свою дружбу. Но все же он решил не поддаваться чувствам. Неудачи последних дней научили его осторожности.

— Торопиться не стоит, — проговорил он, к большому облегчению Ледерера. — Страх смерти удесятеряет силу человека. Не переоценивай свои мускулы, он может нас одолеть. А не одолеет, так может ранить нас, а у нас нет времени зализывать свои раны. Так или иначе он от нас никуда не денется. Пусть притихнет, ослабнет, подождем пока!

— А ты уверен, — прервал его Ледерер с напускным опасением в голосе, — что он не удерет оттуда?

— Змея и то из этой дыры не выберется!

— Забываешь, Фицко, что Ян Калина не змея, а все же смылся оттуда.

Фицко схватился за голову.

— И в самом деле я забыл, что там что-то не так и что надо быть начеку. У входа в подвал надо поставить стражу.

— Поставь ее ко всем трем входам!

— Отлично, ко всем и поставлю! — Фицко восторженно похлопал его по спине: — Однако ты здорово соображаешь, Павел!