Кровавая луна

Ле Фаню Джозеф Шеридан

— Делом занялась полиция, — заметил Карманьяк, — и думаю, через два-три месяца сумасброды будут разысканы и примерно наказаны.

Я вспомнил свой непостижимый разговор с медиумом, которого Карманьяк так бесцеремонно обозвал сумасбродом.

— Шутка преоригинальная, — заметил Вестлейк, — хотя и не совсем опрятная.

— И даже не оригинальная, — возразил Карманьяк. — Почти то же самое было сделано сто лет назад на бале-маскараде в Париже, а негодяи, сыгравшие шутку, так и не отыскались.

Карманьяк, как я узнал впоследствии, говорил правду: среди моего собрания французских мемуаров я нашел описание подобного случая и отметил его карандашом.

Вскоре мой слуга доложил, что обед подан, и мы сели за стол, где мои

гости вполне и даже с избытком восполняли недостаток разговорчивости с моей стороны.

Глава восемнадцатая

КЛАДБИЩЕ

Обед оказался превосходен; превосходными были и вина — быть может, получше, чем в некоторых знаменитых парижских гостиницах.

Воздействие плотного обеда располагает к беседе, и мои приятели в полной мере испытали справедливость этого утверждения на собственных желудках. Их словоохотливость избавляла меня от необходимости поддерживать разговор: гости без умолку занимали меня и друг друга разными любопытными историями. Признаюсь, мои мысли в этот момент были далеко, и я почти ничего не слышал из всего, что было сказано, пока речь неожиданно не коснулась предмета, который сильно меня интересовал, не скрою этого.

— Да, — сказал Карманьяк, продолжая разговор, который я пропустил мимо ушей, — кроме случая с русским дворянином, был другой, еще страннее. Я вспомнил его сегодня утром, но имени того, с кем это случилось, никак не могу припомнить. Он тоже занимал эту комнату. Кстати, — смеясь, обратился ко мне Карманьяк; глаза его при этом смотрели серьезно, — не лучше ли вам перейти в другой номер теперь, когда их много освободится? Если, конечно, вы намерены оставаться здесь дольше.

— Благодарю покорно, я этого не сделаю. Я собираюсь переехать вообще в другую гостиницу; к тому же нет ничего легче, как ездить на ночь в Париж. А что касается сегодняшней ночи, если я и рассчитываю провести ее здесь, все-таки я питаю сладостную надежду, что не улетучусь, как мои предшественники. Однако, вы начали рассказывать еще о каком-то случае. Продолжайте, пожалуйста. Но предварительно надо выпить вина.

Карманьяк рассказал прелюбопытную историю.

— Случилось это, — начал он, — насколько я помню, раньше тех двух случаев. Француз — имени его, к сожалению, уже никто не помнит, — сын негоцианта, остановился в гостинице «Летучий дракон» и был помещен в той же роковой комнате — в вашей комнате, мистер Бекет. Он был не молод — лет за сорок, если быть точным, — и далеко не красив. Здешняя прислуга говорила, что безобразнее его нужно было поискать, но и добродушнее существа не бывало на свете. Он играл на скрипке, пел, писал стихи. Образ жизни вел странный, причудливый. Иногда он день-деньской просиживал в своей комнате за письмом, пением и игрою на скрипке, а ночью отправлялся гулять. Такой чудак! Миллионером он не был, но имел скромный доход — полмиллиончика франков с небольшим, понимаете? Он посоветовался с маклером, как бы поместить свой капитал в заграничных фондах, и всю сумму сполна взял у своего банкира. Таково было положение вещей на момент катастрофы.

— Еще вина, месье Карманьяк, — перебил я его.

— Для храбрости перед ночными призраками, — пояснил Вестлейк, наливая себе полный стакан.

— Ну-с, об этих деньгах больше не было слышно, — продолжал Карманьяк. — Об их обладателе я могу доложить следующее. В первый же вечер после этой финансовой операции его вдруг обуяло поэтическое вдохновение; он позвал тогдашнего содержателя гостиницы и заявил ему, что давно замышлял написать эпопею и намерен приступить к делу в эту же ночь, и посему его ни под каким видом не следует тревожить до девяти часов утра. На столе у него горели две восковые свечи, холодный ужин стоял на подносе, портфель с письменным прибором лежал перед ним открытый, а бумаги, с соответствующим запасом перьев и чернил, хватило бы на целую «Илиаду».

Слуга,

который в девять часов вечера относил ему чашку кофе, застал его погруженным в работу — «того и гляди, бумага вспыхнет», как он выразился. Занятый своими мыслями, поэт не поднимал головы, но когда слуга вернулся спустя полчаса, то нашел дверь запертой на ключ, а поэт изнутри крикнул, чтобы его не беспокоили.

Слуга ушел. Когда же на следующее утро постучали в дверь, никто не откликнулся. Сквозь замочную скважину были видны горящие свечи; шторы были задернуты, как накануне. Слуга постучал громче и снова без ответа, после чего бросился разыскивать хозяина, чтобы сообщить ему о таком упорном молчании. Заметив, что ключ вынут из замка, хозяин подыскал другой и кое-как открыл дверь. Свечи совсем догорели, но было достаточно светло, чтобы удостовериться, что жильца и след простыл. Постель оставалась непримятой, окна были заперты на задвижку. Выйти поэт мог только через дверь, заперев ее за собой и ключ положив в карман. Но тут возникала новая загадка. В «Летучем драконе» входная дверь закрывалась накрепко ровно в полночь; позже этого часа никто не мог покинуть здание, не спросив ключа от подъезда. Но даже и тогда без помощи слуг дверь пришлось бы оставить открытой.

Случилось так, что спустя немного времени после закрытия дверей, часу в первом, слуга, которого не предупредили, что поэт отдал приказание не тревожить его, увидав свет в замочную скважину, постучался и осведомился, не нужно ли чего-нибудь. Очень недовольный непрошеной услугой, поэт прогнал его, повторив приказание, чтобы никто больше не беспокоил его в эту ночь. Это ничтожное обстоятельство тем не менее доказывало, что жилец находился в своей комнате, когда входную дверь заперли на ключ и на запор. Хозяин держал ключи у себя и клялся, что утром нашел их на стене над своим изголовьем, на обычном месте. Не разбудив его, никто не мог взять их. Больше ничего не выяснили. Граф де Сент-Алир, которому принадлежит этот дом, очень обеспокоился и лично руководил поисками. Напрасный труд — открыть ничего не удалось.

— И с той поры эпический поэт как в воду канул?

— Как в воду. Не осталось ни малейшего следа, куда бы он мог запропаститься. Полагаю, его уже нет в живых; если это не так, то единственным объяснением может служить крах его финансовых предприятий, о которых нам ничего неизвестно. Возможно, ему пришлось впопыхах бежать от своих кредиторов, но это предположение малоубедительно; никто не требовал доли в оставшемся наследстве.

— Все три исчезновения, о которых вы рассказывали, произошли из одной и той же комнаты? — спросил я.

— Все три. И все одинаково непостижимы. Когда совершается убийство, первое и наиважнейшее затруднение для убийцы — скрыть тело. Абсурдно предполагать, чтобы три человека один за другим были умерщвлены в одной и той же комнате, а их тела так ловко спрятаны, что не осталось ни малейших следов.

С этой темы мы свернули к другим, и месье Карманьяк с невозмутимым видом продолжал развлекать нас неисчерпаемою коллекцией криминальных историй, которые он собрал за время службы в полиции.

К счастью, мои гости были приглашены на вечер в Париж и к десяти часам покинули меня.

Оставшись один, я подошел к окну и выглянул в парк. По небу проносились угрюмые облака; лунный свет зыбкими светлыми пятнами падал на колышущуюся листву, придавая деревьям фантастический вид.

Странные рассказы Карманьяка о комнате, в которой я находился, омрачили легкомысленное настроение; с тревожным предчувствием я огляделся. В комнате царил зловещий полумрак. Из дорожной сумки я достал пистолеты, с безотчетным опасением, что они и в самом деле могут пригодиться этой ночью. Впрочем, подобные ощущения нисколько не убавили моих любовных восторгов. Никогда пылкость моих чувств не достигала таких размеров. Приключение поглощало и увлекало, но теперь к нему примешивалось какое-то необычное и сумрачное волнение.