Кровавая месть
Шрифт:
— Ты так много знаешь, Доминик, — вздохнула она. — Но именно об этом у меня и было видение в тот раз. Я хотела отправиться вслед за Эльдаром в царство теней, но что-то во мне воспротивилось этому. Слава Богу, что у меня было это видение. Подумать только, что было бы, если бы я умерла! Ради него? Мне просто невыносима мысль о том, что я этого хотела, Доминик!
— Не думаю, что ты решилась бы на это.
Он произнес это спокойно, но она почувствовала боль в его голосе. Прикусив
— Значит, ты думаешь, что мы не должны умереть, поскольку мы призваны к свершению чего-то?
— Думаю, что нет, хотя положение наше трудное. Наши палачи придут в ярость, узнав о том, что ты натворила. Они приложат все силы, чтобы сломить нас. В особенности, тебя, потому что они боятся тебя. Я тоже тебя боюсь, — тихо добавил он.
— Неужели? Скактавл говорил то же самое. Ты не можешь подползти поближе? Я стала такой одинокой, когда они увели его. Он такой прекрасный человек, Доминик. И они увели его! Это так жестоко, так бессмысленно, что самые лучшие люди должны умирать, а самые гнусные — жить.
— Так чаще всего и бывает. Побеждает самый жестокосердный. Но их никто не любит, так что их победа ничего не значит.
— Да, — ответила она, протягивая к нему руки. — Подползи же поближе! Я так безгранично одинока, я так нуждаюсь в человеческой близости!
Доминик с трудом поднялся, опираясь на стену, и медленно пошел к перегородке: красивый и статный, как бог, пленный бог — и повалился на нее.
Увидев его покрытую красными полосами, распухшую грудь, она чуть не задохнулась от жалости.
— Ах, Доминик! — вздыхала она. — Дорогой, дорогой…
Просунув руки через щели в перегородке, он коснулся ее руки. Виллему охнула.
— Твои запястья! Такие распухшие и кровоточащие! Давай, я перевяжу их… Ах, нет, ничего не получится, я использовала все куски материи для перевязки ран Скактавла. И если оторвать еще кусок, я буду иметь совсем уж неприличный вид. Но я все-таки сделаю это…
— Нет, — сухо произнес он. — Эти люди не имеют права видеть тебя в таком унижении. А мои раны и так заживут.
— Я могла бы промыть их… Хотя нет, вода здесь грязная…
— Ты пьешь ее?
— Нет. Здесь дают суп, этой жидкости достаточно.
Вид у него был озадаченный, но, в принципе, он был согласен с ней.
Виллему не хотела отпускать его руки.
— Ты ослаб, — заботливо произнесла она, — сядь или ляг, мы все равно дотянемся друг до друга.
Он лег на спину, вытянувшись вдоль перегородки. Она сделала то же самое: ее левая и его правая рука касались друг друга через перегородку.
Виллему вздохнула — и в этом вздохе был отголосок счастья или, скорее, облегчения: кто-то был с
Он почти ничего не видел в темноте, но ужасно боялся взглянуть на нее, боялся увидеть, что ей это не доставляет особой радости.
Словно что-то вспомнив, она шлепнула себя рукой по лбу и сказала:
— Вид у меня ужасный, они обстригли мои волосы.
— Я видел. Какие скоты! Но ты не должна стесняться меня. Ты выглядишь совсем не так плохо, как думаешь. Ты похожа на мальчика, которого обстригли наголо овечьими ножницами — волосы от этого становятся гуще.
— Спасибо. Это утешение, хотя и слабое. В амбаре было по-зимнему холодно, он лежал полураздетый, глядя на балки под потолком.
— Доминик, — тихо сказала она, — ты много раз намекал на то, что…
Он повернул к ней голову.
— На что?
— Нет, я не могу сказать…
— Говори!
— Мне показалось, что ты… постоянно поддразнивающий меня… все-таки немного беспокоишься обо мне… Или это мне показалось? Может быть, я сама себе это внушила…
Доминик снова уставился в потолок. Она видела, как на его скулах играют желваки.
Она долго ждала ответа.
И наконец он произнес — тихо, скромно, приглушенно, так что она едва могла услышать:
— Я люблю тебя, Виллему.
Ее рука чуть ослабила пожатие, и Доминик испугался, что она вообще уберет руку.
Но она не убрала. Не находя слов, она горячо, взволнованно вздохнула.
В амбаре воцарилась полная тишина, снаружи не доносилось ни звука. Мир за стенами амбара перестал существовать, словно стены были границей мироздания, словно вовне не было ничего, кроме пустоты.
И так же тихо, как и до этого, Доминик продолжал:
— Я давно, давно люблю тебя. С тех пор, как стал мужчиной. А это происходит раньше, если человек испытывает чувства к другому полу
Она жалобно прошептала:
— До того, как я…
— Задолго до того, как ты влюбилась в Эльдара. Она тяжело, прерывисто вздохнула.
— Но ты был таким насмешливым, таким ироничным, таким язвительным.
— Это была всего лишь самооборона, неужели ты не понимаешь?
— Я этого не понимала, это так огорчало меня — и я грубила тебе в ответ. Иногда я готова была возненавидеть тебя. Возможно, потому, что ты…
Доминику было очень неудобно лежать на израненной спине, но он не хотел разрушать создавшееся настроение.
— Продолжай.
— Потому что я так хотела быть твоим другом, когда мы росли…
Он сжал ее руку.
— В самом деле? Прости меня.
— Я уже простила тебя. В тот раз, в Ромерике, когда ты просил у меня прощения, помнишь?