Кровавая шутка
Шрифт:
– Вы еще не утратили способности шутить? Как вы попали сюда?
– Как попал? Ха-ха! По той же "протекции", что и вы! Ночь облав! Плевать я, впрочем, на них хотел. Что они мне сделают? Напишут на выезд? Эка важность! Поеду в Пинск! Хотя, чтобы у них так был нос на лице, как у меня есть теперь деньги на дорогу. Вот о своей сестре я действительно беспокоюсь: меня у нее накрыли, и теперь она может лишиться правожительства. Ее муж - ремесленник, переплетчик... Ну, а вас где сцапали?
– Меня? Но чего же мы стоим? Присядьте!
– сказал Рабинович, но тут же убедился в том, что уступленное
– Прямо-таки проходу нет от них!
– Погибели на них нет!
– сочувственно отозвалась благоухающая "жрица любви", разглядывая свои элегантные ботинки.
– Сущие микробы!
– подхватил "интеллигент".
– Особенность микробов, видите ли, состоит в том, что чем больше с ними возятся, тем обильнее они размножаются! Почитайте газету "Знамя" [8] и вы узнаете, что это за племя!..
Интеллигент пустился в рассуждения, а аудитория стала внимательно прислушиваться, вставляя изредка крепкое словцо или длинное ругательство, вызывавшее общее одобрение.
– Стоит ли прислушиваться к собачьему лаю?
– сказал Рабиновичу пинский парень и, оттащив своего собеседника в угол, стал его расспрашивать о житье-бытье, о зубоврачебной школе и судьбе посланной министру телеграммы.
8
"Русское "Знамя" - газета союза русского народа, выходившая в Петербурге под редакцией Дубровина, одного из организаторов кишинёвского погрома. Этот черносотенный листок систематически травил евреев, открыто призывал к погромам...
– Об этом надо Тумаркина спросить, - сказал Рабинович и в свою очередь спросил товарища о его видах на будущее.
– А, не спрашивайте лучше!
– отмахнулся пинчук с усмешкой.
– Все мои планы разрушены! У меня, понимаете, вертятся в башке всякие идеи о медицинских изысканиях и открытиях. Хотелось мне в химию удариться! Тянет, понимаете, в лабораторию! С тех пор как Эрлих обнародовал знаменитый препарат, я не могу успокоиться. Сверлит, понимаете, голову мысль, что тем же путем можно лечить не только сифилис, но и рак, туберкулез и прочие несчастья! Да здравствует Эрлих! А знаете ли вы, между прочим, что он "нашенский"?
– Кто?
– спрашивает Рабинович, разглядывая выпуклый лоб своего коллеги.
– Кто?
– переспрашивает пинчук с досадой.
– Профессор Эрлих.
– Что означает "нашенский"?
– Это значит, что он тоже не имеет права жительства, так же как вы, я и все мы! Ха-ха! И если бы вздумал пожаловать сюда, он бы наравне с нами сидел в этом злачном месте и слушал бы лекцию "о микробаx"... Хорошо, что он в Германии! Хотя, будьте спокойны, он и там чувствует, что значит быть евреем...
– Неужто?
– Подумаешь! А что за радость там? Да что вы, милый, газет не читаете? Не интересуетесь? Не еврей
– Нет!
– брякнул Рабинович и тотчас спохватился: - То есть, конечно, я еврей, но в последнее время мало читаю... Что же о нем пишут?..
– Что пишут? Ужасное! В первое время его вообще никто признавать не хотел: какой-то франкфуртский профессоришка. Теперь, положим, уже знают, кто он такой! И все же, когда он попытался пройти в Берлинский университет, хотел получить там кафедру, лабораторию и студентов, ему без всякой церемонии отказали.
– Почему?
Пинский парень расхохотался:
– Почему? Потому что "потому" кончается на "у"! Не слышите, что ли: "микробы", "паразиты", "эксплуататоры"... Ха-ха-ха!..
Разговоры с товарищем вернули Рабиновича к прежним мыслям. Задача не разрешена. Вопрос остается в силе: откуда берется эта непонятная вражда к евреям?
И Рабинович вспомнил, что в свое время, когда он еще не был "Рабиновичем", он все эти россказни об "эксплуататорах", "микробах" и "паразитах" много раз слыхал и читал в газетах определенного типа, однако все это проходило мимо его внимания, как-то не задевало. Но сейчас, когда он находится среди евреев и вынужден жить одной с ними жизнью, он, конечно, добьется истины! Эта мысль так захватила "пленника", что он забыл, где находится, и не заметил, как промелькнула ночь.
Утром на оживленном и свежем лице его не осталось никаких следов так неожиданно проведенной ночи, и, когда его вызвали наверх, он готов был учинить скандал полицейскому приставу.
Однако энергия Рабиновича осталась неиспользованной, так как ему объявили, что только что от полицмейстера сообщили, что документы Рабиновича в порядке и он свободен.
"Шапиро постарался!" - мелькнуло в голове Рабиновича, и тут же по ассоциации вспомнилась Бетти. И странная, неизведанная теплота и нежность хлынули к сердцу.
"Неужели это серьезно?
– подумал Рабикович, усаживаясь в извозчичью пролетку.
– Что же будет, что будет?"
Вопрос этот, в сущности, уже несколько дней не давал ему покоя. В конце концов придется ведь открыть секрет, рассказать, кто он. Как он ей скажет об этом?.. И что будет потом?
Мысли вихрем кружились в голове Рабиновича, катившего в оглушительно дребезжавшей пролетке по ухабистой мостовой. Но все вопросы улетучились, как только на резкий его звонок в дверях показалась Бетти. Она не бросилась ему на шею, только встретила его чуть теплее обычного. Но глаза ее сказали ему много больше.
Рабинович вошел в дом Шапиро, точно под родной кров. В доме стало весело. Накрыли к столу, и все наперебой стали рассказывать, как каждый из них провёл остаток ночи. А Давид Шапиро пустился в повествование о том, как он, еле дождавшись утра, побежал в зубоврачебную школу, а оттуда к полицмейстеру...
– Сейчас же он пошел!
– перебила жена.
– Я ему, может быть, десять раз подряд повторяла, что сначала необходимо идти в школу, а потом уже к полицмейстеру!
– Что ты скажешь про нее?
– обратился Шапиро к дочери.
– Она говорит, что она сказала...