Кровавая шутка
Шрифт:
– Ну что говорить с дурой? Я тебе, кажется, семьдесят семь раз повторял, что он - мальчишка и мальчишка! Сколько я ему толкую, что еврей без правожительства - то же, что человек без воздуха, ему как с гуся вода! В одно ухо влетело, в другое вылетело. Странный тип этот Рабинович! Очень нужно было ему набрасываться на чиновника и кричать так, что я чуть не умер со страху. У него какие-то совсем не еврейские замашки! Ничего не боится: ни полиции, ни черта, ни лешего!
Тут в разговор вмешивается Бетти. Возмущенная последней тирадой, она отчитывает своего папашу: можно ли ставить в вину человеку то, что является его достоинством...
За отца заступается мать и тоже получает
Так за разговором проходит вся ночь.
Даже Сёмка никак не может заснуть. Самый факт ареста его учителя Сёмка объясняет себе довольно легко: очевидно, документы Рабиновича не в порядке... Такие вещи мальчику не внове. Но беда в том, - и Сёмка это прекрасно знает, что своими пятерками он обязан главным образом репетитору! Без него Сёмке вряд ли удастся так часто приносить домой блестящие отметки, а стало быть, и получать от своего папаши двугривенные, которые он тратит на кинематограф.
Кроме всего, ему Рабиновича жаль: а вдруг его вышлют по этапу! С кем тогда Сёмка будет заниматься? С Бетти? Она вспыльчива, как спичка! С Рабиновичем заниматься - сплошное удовольствие.
Сёмка любит его! И учитель любит своего ученика. Он вообще всех их любит: его, маму, Бетти, Бетти больше всех! Он это знает наверно. Учитель не перестает пожирать глазами Бетти. И почему он опускает глаза и краснеет, когда мама перехватывает его взгляд, устремленный на Бетти?..
И сестра его тоже здорово любит! Сёмка видит, как под взглядом учителя она краснеет. Жаль будет, если сестра останется без учителя... Но неужели он не вернется? Сёмка вслушивается в слова Бетти.
– Не могу больше слушать!
– говорит она родителям. Лопнуть можно! Чего вы хотите? Чтобы он позволил себя третировать, как вы? Ползать перед ними на четвереньках, как вы? Его не станут "тыкать", как вас? Будьте уверены!
– Ах, какое счастье!
– восклицает с иронией мать.
– Что ты скажешь про такое счастье! Ему не скажут "ты"! Ну так ему скажут "вы": будь-те любезны и убирай-тесь подобру-поздорову обратно в Шклов!..
– Ну, положим, это ты уж рассуждаешь по-бабьи!
– перебивает отец.
– Назад в Шклов его не пошлют. Положись на меня... Закон - это закон! Зубоврачебная школа ничем не хуже университета! Пусть только день настанет, и я полечу к полицмейстеру...
– Опять он уж летит к полицмейстеру!
– вставляет мать.
– В зубоврачебную надо!
– Ну, ясно! Его освободят немедленно.
– Дай Бог!
– говорит Сарра со вздохом.
Сёмка успокаивается и через минуту уже крепко спит.
Глава 15
В ЗАТОЧЕНИИ
Если глубокой ночью стащить человека с кровати, заставить его, полусонного, пройти несколько улиц в сопровождении "почетного караула", исполняющего свои обязанности с похвальной энергией, подгоняя свою жертву пинками; если заставить его месить ногами осеннюю грязь и при этом совершенно не стесняться в выражениях; если конечным пунктом путешествия окажется помещение, в котором топор в воздухе виснет от головокружительных запахов и "интимных" разговоров; и если его поместят в компанию воров, бандитов, проституток низшего сорта и прочего сброда, - то можно сказать с уверенностью, что человек, попавший в этакий переплет, потеряет всю свою самонадеянность, горделивое сознание своей силы и задумается о вещах, меньше всего приходивших до того в голову...
Как ни крепился наш герой, молодецки шагавший в ногу с "обходом", все же, когда его водворили на место, он с первой же минуты должен был сознаться, что читать
Переживаний и вынесенных за одну ночь впечатлений хватило бы Рабиновичу с лихвой на целый год жизни...
Ежеминутно раскрывалась дверь, и помещение проглатывало все новые и новые "транспорты" людей; в большинстве евреев, оборванных, забитых, несчастныx...
Особенно поразило нашего арестанта, что "старожилы", завсегдатаи полицейского участка, встречали евреев с особенной радостью, с забористым словечком и приветствием, вроде: "жидовская морда", "собака неверная", "пся крев", в зависимости от национальности приветствующего. Еще больше поражало спокойствие, с которым новоприбывшие принимали все эти лестные знаки внимания. Когда одному из несчастных пленников, тащившему за плечами мешок, который был втрое больше его самого, какой-то широкоплечий оборванец сделал довольно прозрачный "намек" - кулаком под ребра, обладатель мешка, еле устоявший на ногах, заглянул хулигану в лицо с таким видом, будто хотел выяснить, "что, собственно, он этим хочет сказать?"
А остальные евреи, вопреки ожиданиям, набросились на потерпевшего и, насколько Рабинович мог понять, упрекали своего собрата в том, что он суется со своим мешком куда не следует...
"Почему за него не заступились?
– подумал Рабинович.
– Куда девалась пресловутая еврейская солидарность, знаменитый "кагал", о котором столько кричат "Новое время" и другие так называемые "правые" газеты? Да и вообще, что это за народ такой, который в невыносимых условиях существования ест, пьет, спит, торгует, учится, посещает театры и концерты, танцует и веселится? И откуда берется эта всеобщая к ним вражда? Не может же она быть беспричинной! Нет, здесь что-то есть. Очевидно, в них есть нечто... нечто отталкивающее..."
Дверь снова распахнулась, и в помещение ввалилась новая группа, состоящая опять-таки в большинстве из евреев. Все они говорили одновременно и до того громко, что какой-то пересмешник, ко всеобщему удовольствию, стал их передразнивать: "гер-гер-гер"...
Это заставило группу понизить тон... Но шутнику это не понравилось, и он налетел на них с претензией: почему они шепчутся, секретничают, шаxермаxерствуют...
– Недаром их бьют!
– раздался чей-то голос из угла.
– Бить мало!
– подхватил второй голос, принадлежавший, судя по манере говорить, интеллигенту.
– Мало бить! У этих типов надо все имущество экспроприировать, а самих вырезать, как собак!
Рабинович даже привстал с места, чтобы разглядеть энергичного "интеллигента". Но в это время он встретился с парой глаз, показавшихся ему знакомыми: глаза узнали его.
Глава 16
ВСТРЕЧА
Знакомые глаза принадлежали тому самому пинскому юноше с угреватым лицом, который в числе тринадцати злополучных медалистов подписал телеграмму министру просвещения.
– Шолом алейxем! [7]– приветствовал он нараспев Рабиновича, но тут же, спохватившись, продолжал по-русски: - Ба! Я и забыл, что вы феномен, владеющий всеми языками, кроме своего родного! Что же, неужели и это не дает правожительства, коллега Рабинович?
7
Мир вам!
Диверсант. Дилогия
Фантастика:
альтернативная история
рейтинг книги
