Кровавая жертва Молоху

Ларссон Оса

– А ее вы заставили почувствовать себя кое-чем похуже, – отрезает Щепка. – Бросили ее с…

Она косится на Франса. Молит бога, чтобы ребенок ничего не понял.

Лицо Яльмара посерело, как обгоревшая бумага. Щепка умолкает. Внезапно Яльмар поднимает глаза.

– А что, пастор в вашей церкви не говорит ли иногда о прощении? – спрашивает он тихо.

Поскольку Щепка не отвечает, он протягивает ей конверт.

– Вот. Я лишился всего. Но кое-что они все же не смогли у меня отобрать. Это акции иностранного предприятия, о которых никто не знает.

– Нам

от вас ничего не надо! Мы с Юханом Альбином работали не покладая рук и пока что неплохо справлялись.

Тогда Яльмар протягивает конверт Франсу. Тот послушно берет его, когда старик требовательно машет им у него перед носом.

– Уходите! – сурово произносит Щепка. – Идите своей дорогой. Здесь для вас ничего нет. Разве вы недостаточно испортили чужих жизней? Разве вы недостаточно натворили зла? Немедленно уходите!

И она уводит мальчика в подъезд.

Яльмар Лундбум переходит дорогу к ожидающему его извозчику, который отвезет его обратно к железнодорожной станции.

«Ну вот, сердце мое, – говорит он сам себе, когда кучер закрывает дверцу коляски. – Ты сделало то, чего я желал. Продолжай биться, чтобы я мог уехать отсюда. А больше я ни о чем тебя не прошу. Единственное мое желание – чтобы вернулось то время. А если это невозможно, то и бог с ним».

Едва войдя в подъезд, Щепка отбирает у Франса конверт. И на все его вопросы о дяде отвечает «никто» и «ничего». Затем говорит ему, чтобы он ни словом не обмолвился папе.

Войдя в квартиру, она заглядывает в конверт. Там лежит письмо от Лундбума и три листа с надписью: «Share Certificate Alberta Power Generation».

Она разжигает камин, намереваясь бросить бумаги в огонь. Но, как бы там ни было, она сперва ставит на огонь кофейник. Затем она слышит на лестнице шаги Юхана Альбина. Схватив конверт, она прячет его среди бумаг в шифоньере.

Там они и остаются лежать.

Ребекка стоит на коленях среди леса и плачет. Одной рукой она держит Веру за ошейник, в другой – зажата толстая палка.

Луна стоит на черном небе, как холодное сияющее божество. Неподалеку движется кругами свет карманного фонарика, обшаривающего кустики брусники и вереска, пятна снега и следы Веры. Майя методично продвигается в ее сторону.

«Маркус или Вера, – думает Ребекка. – И времени ноль».

Мальчика она положила рядом с собой и отвернула его лицом в сторону – этого ему не надо видеть.

– Моя дорогая девочка, – тихо говорит она Вере глухим от слез голосом.

Она прикладывает свое разбитое лицо к голове Веры, трется лбом о ее шерсть, о ее мягкие уши. Она целует собаку в морду, хотя поцелуя особенно не получается – рот разбит и превратился в кровоточащую рану.

Вера не противится. Она не может убежать, поскольку Ребекка держит ее за ошейник. Впрочем, она и не пытается, садится на задние лапы.

– Прости, – шепчет Ребекка, ощущая ком в горле. – Ты самая прекрасная собака, какую я когда-либо встречала.

Она сглатывает.

«На счет «три», – думает она.

Раз…

Может

быть, он ждет свою собаку – этот странный одинокий чудак, ее прежний хозяин.

Два…

Теперь они смогут снова брести вдвоем среди дикой природы. Она буквально видит Веру, прыгающую вокруг него с лаем собачьего счастья.

Три. Ребекка изо всех сил ударяет в основание морды.

«Ты никогда не была по-настоящему моей, – думает Ребекка. – Но я все равно люблю тебя».

Вера тяжело обвисает на ее руке, опускается у ее ног, лапы подергиваются. Мартинссон отпускает ошейник. Надо бы ударить еще раз, но она не может. Просто не может – и все.

Палка выпадает из ее рук, она запускает пальцы в шерсть Веры.

Отпустить. Бежать. Прочь, скорее.

Плакать потом. Не здесь. Не сейчас. Встать. Встать на ноги.

Вцепившись в Маркуса, она благословляет боль в голове и лице, волоча ребенка по мху и веткам, перенося через камни и корни.

В конце концов ноги и руки трясутся, отказываясь повиноваться. Она больше не может, не в состоянии пройти ни метра. Она запихивает Маркуса под елку. Обрывает ветки и закрывает его почти целиком.

– Ты должен молчать, – говорит она ему в ухо. – Что бы Майя ни сказала – ни звука. Скоро придет полиция и спасет нас. Кристер. О’кей? Мы будем ждать Кристера.

Ей кажется, что ребенок кивает в темноте.

Должна ли она уйти от него? Но вдруг он тогда испугается и выдаст себя? Она не может ничего решить. Сил нет. Ребекка Мартинссон падает на землю.

Под ее опущенными веками Вера все еще бежит по пыльной дороге, слегка приседая на задние лапы. Потом пропадает в канаве, снова появляется. Светит солнце, и Вера несется по лугу – цветному полю клевера, лютиков и лесной герани. Ее почти не видно – только одно торчащее вверх ухо.

«Как можно так любить собаку? – думает Ребекка. – Надеюсь, что со мной ты чувствовала себя свободной».

Затем все ее мысли и слезы утекают в холодный мох.

Маркус Дикий пес чувствует, что Ребекка перестала дрожать. Она плакала, а теперь перестала. Он шевелит руками, и ему удается оторвать их от ног. Но запястья по-прежнему схвачены скотчем. У Дикого пса острые зубы. Он находит конец скотча, и скоро ему удается сорвать его с рук.

Теперь он слышит голос, хотя рядом бушует порог. Она, Майя, совсем близко. Он зажимает себе рот лапой. Свет фонарика описывает круги по земле. Он прикрывает черным шарфом Ребекки ее белую руку и лицо. Теперь их почти совсем не видно.

– Ребекка! – кричит Майя, и фонарик поворачивается из стороны в сторону. – Я от тебя такого не ожидала. Какое хладнокровие!

Фонарь удаляется. Дикий пес не решается следить за ним. Но и сидеть все время с закрытыми глазами ему страшно.

Голос снова проступает из темноты. Мальчик видит только фонарик, который порой направлен прямо на них с Ребеккой. В такие мгновения он боится даже дышать, хотя Майя далеко. Иногда он отчетливо видит ее в лунном свете – она похожа на привидение.