Кровавое дело
Шрифт:
— Понятно, сударь!
— В таком случае позаботьтесь заготовить все бумаги, да постарайтесь, чтобы все было в порядке.
— Все будет готово сегодня же!
— Потрудитесь также протопить во всех комнатах — я люблю, чтобы везде топились камины, — и приготовьте постель. В девять я буду здесь и принесу деньги.
— Хорошо, сударь, слушаюсь! Все эти приказания будут исполнены.
— А вот вам за труды, — закончил Пароли, сунув ей в руку два луидора.
— О,
— Теперь я поеду делать кой-какие закупки, так что в течение дня вы получите несколько пакетов. Я попрошу вас принять их и положить в какую-нибудь из комнат. Я сам разберу их вечером.
— Будьте спокойны, все будет сделано! У вас, наверное, уже есть слуга?
— На этих днях будет.
— А пока нет, можете рассчитывать на меня: я с удовольствием буду заниматься вашим хозяйством.
— Рассчитываю на вас и глубоко благодарен!
— Скажите мне ваше имя — это необходимо для составления контракта.
— Как же, как же, вот.
И с этими словами итальянец вырвал листок из своей записной книжки и написал: «Анджело Пароли. Доктор медицины, окулист».
Когда он подал бумажку консьержке, то та, посмотрев на нее, воскликнула:
— Ах, так вы доктор!
— Да, но не беспокойтесь, я не буду принимать больных на дому. У меня есть своя лечебница.
— Вы совершенно свободны принимать больных и на дому. Никто не может сказать против этого ни слова.
— Много у вас жильцов?
— Только четверо, не считая вас. По одному на каждом этаже. Все люди богатые и в высшей степени приличные.
— Вы замужем?
— Была, а теперь — вдова.
— У вас есть дети?
— Только одна дочь.
— Она живет с вами?
— О нет! — с гордостью возразила консьержка. — Она артистка!
— Артистка? — с удивлением переспросил итальянец.
— Да, драматическая, сударь. Она играет комедии… роли инженю. И ручаюсь вам, что у нее пропасть таланта для ее девятнадцати лет! Кроме того, она хороша, как ангел! Да, сударь, я горжусь своей дочерью!
— В каком же театре она играет?
— В настоящее время она в провинции и вернется только через несколько дней. На этой неделе она играла в Дижоне.
Анджело побледнел. Он моментально вспомнил о тех актерах и актрисах, которых видел два дня назад в кафе-ресторане дижонского театра.
Но какое ему, в сущности, дело до этого? Ни один из членов этой актерской банды не обратил на него в тот день ни малейшего внимания.
— А что, ваша дочь надеется в скором времени получить ангажемент в Париже? — спросил он.
— Я что-то
— Это очень может быть. Где она живет, когда приезжает в Париж?
— В этом доме. Я берегу ей маленькую комнатку на пятом этаже.
— Скажите, как ее фамилия?
— Меня зовут вдова Литро, но моя дочь не носит этого имени. Она говорит, что оно неблагозвучно. На афише Литро, по ее словам, вышло бы очень некрасиво. Вот она и назвала себя Жанна Дортиль. Это анаграмма ее имени.
— Будьте уверены, что я найду случай быть полезным. Весьма возможно, что и найду для нее ангажемент.
— О, сударь, если бы вы это сделали, верьте мне, что она сумела бы отблагодарить вас.
— А пока что прошу не забыть ни одной из моих просьб.
— Будьте спокойны, сударь. Сегодня вечером все будет готово.
Итальянец ушел, а консьержка поспешила к хозяину.
Анджело разъезжал по Парижу, делая всевозможные закупки, преимущественно платье, белье и прочие туалетные принадлежности.
В Париже человек, потерпевший крушение на море, может в одну минуту экипироваться с головы до ног, при одном условии, конечно: чтобы у него были деньги.
В громадном магазине готового платья итальянец приобрел три костюма из тонкого сукна, самого изящного покроя, которые шли как нельзя лучше к его изящной фигуре.
Затем он отправился в бельевой магазин, где запасся целыми дюжинами тонких рубашек и платков.
У сапожника Пароли купил шесть пар самых изящных ботинок.
Шляпный магазин, тратящий сотни тысяч франков на рекламу в газетах, получил от него заказ прислать на дом две шляпы самого модного фасона.
К обеду он закончил и отослал все на улицу Курсель. В заключение он купил меховую шубу за тысячу франков, которую и надел немедленно.
На городских часах пробило пять.
В декабре дни, как известно, очень коротки, так что на улицах уже давно было темно.
Пароли зашел в одно из бульварных кафе, спросил биттеру и велел подать вечерние газеты, содержание которых очень занимало его.
Он быстро пробежал их и не нашел ничего о преступлении, совершенном на линии Лионской железной дороги.
В шесть часов он отобедал в одном из лучших ресторанов, запив роскошный обед бутылкой «Понте Кане» 1870 года, закурил дорогую ароматную сигару и вышел из ресторана.