Кровавое золото Еркета
Шрифт:
— Нет, Досим-бей, я поклялся отомстить!
— Одно другому не мешает, мой повелитель. Надо выманить Искандера на переговоры и убить, а его воины пусть переходят тебе на службу. Ведь такое предлагал северный падишах?!
— Подумаем над этим позже, после казни нечестивого вероотступника Девлет-Гирея, у нас будет время…
Глава 23
— Наш могущественный повелитель поклянется на священной для всех правоверных книге, в присутствии твоих мурз, своих сановников и мулл, что сердце его нет дурных помыслов. Шергази-хан действительно
Кулун-бей говорил выспренно, выпятив куцую бородку, Ходжа Ишим блестел раскосыми глазками — весь вид хивинского вельможи внушал собой полное доверие — такой вот ласковый и добрый дядюшка, любящий деток… каннибал и убийца, как не поверить такому.
— А в знак своей приязни, хан передает тебе все земли, где сейчас стоят твои доблестные воины — от озера и двум протокам на пять фарсахов! Вот тебе его фирман, в котором за тобой, великий бек и мурза, и твоими потомками, навечно закрепляются эти владения!
Бекович взял грамоту, посмотрел на печать, и протянул ее Самонову — перс быстро просмотрел и чуть кивнул головой, подтверждая, что текст соответствует заявлению сановника. А тот продолжал вещать:
— Люди твои, что послами были посланы к нашему великому повелителю Шергази-хану, по злому умыслу двух приближенных повелителя Хивы были объявлены лазутчиками. И действительно брошены в зиндан, а подарки для нашего повелителя, у них находившиеся, похищены негодяями! Одного из послов твоих, как его…
Кулум-бей пытался выговорить имя, но не смог и посмотрел на Ходжу Ишима — тот сразу пришел на помощь и на ломанном русском языке, видимо слова специально запомнил и выучил, произнес:
— Астраханский тархан Иван Воронин со слугами своими освобожден и вечером будет у тебя, коназ!
— Хорошо, — отозвался Бекович, наклонив голову. Беседа шла на узбекском языке, котором он владел как родным — стороны прекрасно понимали друг друга. Да и все тюркские наречия схожи друг с другом и вполне понятны при разговорах. Многие русские, особенно пришедшие из Астрахани дворяне, прекрасно говорили не только на них, но и на персидском и арабском языках — чему в торговле с востоком не научишься.
— А за другими твоими посланниками посланы ханские гонцы — прости, коназ, но их продали в каменоломню, что на границе с Бухарой — туда долго скакать и обратная дорога не близкая. Но через три недели их обязательно привезут. А виновники в оном приведены к твоему лагерю на суд и расправу, которую они от тебя примут.
Бекович посмотрел на брата Сиюнча, тот поклонился и негромко произнес на родном наречии, которое здесь вряд ли знали.
— Привели двоих к лагерю — у одного веревка в ноздри вдета, у другого в уши, и гоняют плетьми по кругу без всякой жалости — те только мычат, видимо, языки у них вырезаны.
«Чтобы лишнего не сказали про мнимые вины свои — нашли козла отпущения и поднесли мне невинных жертв, все на них свалив. Но надо делать вид, что поверил», — Бекович мотнул головой брату и тихо пересказал послам то, что ему поведал брат — не стоило
— Это подданные великого Шергази-хана, и он распоряжается их жизнью. Они мне не нужны, я рад, что мои послы нашлись, и теперь о том могу отписать своему падишаху, чтобы он не держал зла на вашего блистательного владыку, почтеннейшие.
И заметил короткий огонек злорадства, блеснувший в глазах Кулун-бея, и еще раз уверился в том, что его старательно пытаются обмануть и смягчая подозрительность, внушить доверие.
— Дабы земли твои не пустовали, и в знак своей великой приязни, — Ходжа Ишим наморщил лоб, видимо припоминая, и с трудом произнес, — к великому государю и русскому царю Петру Алексеевичу…
Сановник остановился, вздохнул с нескрываемым облегчением, и заговорил дальше на родном для себя языке:
— Наш всемилостивейший хан отпускает на волю всех урусов, что в неволе томятся. И передает их твоему падишаху, светлый коназ, или тебе — твои новые владения малолюдны, но вода есть, земля тоже. Они смогут трудиться на тебя, великий воин Искандер!
«А ведь это очень плохо — кормить этих людей мне нечем. И если хивинцы обложат меня плотно, то начнется голод. Это не дар мне, а «троянский конь»! И не принимать его нельзя — русские люди просто не поймут моего поступка, что солдаты, и особенно казаки».
— Я очень рад, что хан проявил такую милость! Теперь я доверяю его словам, ибо они подкреплены и делами! Но даст ли еду для этих несчастных невольников, великий Шергази-хан?
— Даст, коназ, но вам надо с ним обязательно встретиться, и в беседе, что будет сладостной, разрешить все вопросы. Ведь повелителям лучше общаться между собой, дабы мысли их не могли быть замутнены чужими словами, что будут переданы посредством посланников. Шергази-хан поклянется на Коране перед твоими посланниками, коназ Искандер, и перед муллами и всеми своими приближенными, что не причинит тебе вреда, и не затаил на тебя зла, великий воин. Потому что кровопролитие случилось по незнанию общему, из-за коварства и алчности подлых тарханов, что вздумали поживиться имуществом и подарками твоих послов.
«Заманивает в западню, сладко стелет, вот только жестко спать будет с ободранной кожей. Но и отказываться нельзя, слишком открытое предложение. Так, надо потянуть время, позиции вскоре полностью откроются, и там будет ясно, какими картами следует играть».
Бекович улыбнулся, мысли текли сами по себе, а посланники Шергази-хана только подтверждали его предположения — ничто не вечно под луною, а истории свойственно то ли повторяться, то ли скользить по наезженной колее в одном направлении.
— Хорошо, я отправлю своих доверенных мурз Смайла и Худайгули к вашему хану, чтобы присутствовали на клятве. Они передадут подарки от нашего государя пресветлого царя Петра Алексеевича его ясновельможности владыке Хивинскому. Князь Михайло, соблаговолите собрать вверенные вам подарки и вручите их Шергази-хану с должным почтением.
— Слушаюсь, княже, — перс поклонился, вот только голос его что-то немного дрогнул, но Бекович не обратил на это внимания. Сам же повернулся к посланникам и произнес: