Кровавые розы

Прайор Линдси Дж.

Осознание поразило её сильно и быстро, заставив внутренности сжаться, а сердце бешено заколотиться. Она зажала рот рукой, сползая по кафельной стене на корточки.

Он понял.

Она потеряла всё: она потеряла свой дар серрин, и он это знал.

ГЛАВА 27

Калеб закрыл за собой дверь библиотеки и ударил сжатыми кулаками, костяшками по стене напротив. Обхватив себя руками, он прижался лбом к стене и закрыл глаза.

Он был так близок, так непростительно близок к тому, чтобы заключить её в объятия, стереть страх из её глаз и успокоить

так, как мог только такой уровень близости.

Ему нужно было вспомнить, кто он такой. Ему нужно было помнить, в чём заключалась его верность. Ему нужно было помнить, что он должен был потерять, сопоставив с тем, что он должен был приобрести. На кону стояло не только будущее его вида, который заслуживал большего, но и его собственное самоуважение, его достоинство. Если он выберет её, он не просто отвернётся от мести за Сета, он отвернётся от всех себе подобных, чего она и хотела.

Он знал правила. Никто не выживал в Блэкторне, проявляя мягкость или придумывая оправдания. Никто не выживал в Блэкторне, чувствуя себя так, как он чувствовал себя тогда, потому что это делало его уязвимым. И никто, особенно серрин, никогда больше не заставит его почувствовать себя уязвимым.

Возможно, она и увидела проблеск того, каким он был — каким он был раньше, но Калеб не позволит себе вернуться к этому.

Он должен был думать обо всех серрин, которые были до неё, об их ярких манящих глазах, их подстрекающих сексуальных улыбках, их хорошо продуманных словах. Злоба. Жестокость. Поиски Сета. В какой агонии он находился. И даже когда он схватил Калеба за шею, притянул его к себе, чтобы тот прошептать сквозь страдание, он сказал Калебу, чтобы тот оставил это.

Точно так же, как он сказал ему избавиться от боли, унижения, страха, которые первая серрин причинила его семнадцатилетнему телу. Но он не мог. Физически раны зажили, но шрамы были до сих пор глубоки. Шрамы, которые так и не зажили. Шрамы от чувства беспомощности, от того, что тебя использовали.

Он крепче сжал кулаки.

Раны, которые вновь открылись, когда он держал на руках своего умирающего брата.

Если существует такая вещь, как судьба, то это случилось: он выжил только по одной причине — чтобы закалиться настолько, чтобы выжить в этот момент.

Потому что, как бы сильно он ни старался, как бы сильно ни хотел, он никогда не сможет доверять Лейле. Её преданность своему виду будет на первом месте, её преданность своей семье — на втором, а он будет в самом низу списка.

Прошло меньше сорока восьми часов с тех пор, как она лежала в его темнице, дрожа и плача, вырванная из сердца всего, что она знала. Эти глубокие, завораживающие глаза смотрели на него со страхом, презрением и замешательством, но ни разу с безысходностью. Среди всего этого всегда был этот проблеск борьбы.

И эта борьба всегда будет с ней. Этот инстинкт самосохранения, который процветал в ней.

Инстинкт самосохранения, который подпитывался тем фактом, что она тоже ему не доверяла. Она никогда ему не доверится. Не в полной мере. Сомнение всегда будет существовать. Отчуждение. И они могли сгладить это на некоторое время, но оно бы гноилось, росло и поглощало их. А отношения — ничто без доверия. Не те отношения, в которых он нуждался. Которых он жаждал.

Он был прав насчет её преданности своему

происхождению. И её целью было остановить восстание вампиров. Остановить Трайяна. И это всё, чем она когда-либо будет заниматься. Она никогда не выходила за рамки своей собственной доктрины, своих собственных инстинктов.

Их союз был обречён, и Калеб только мучил их обоих, оттягивая принятие своего решения. Самое меньшее, он мог взять её наедине и с достоинством, а не с Фейнит или кем-то из Высшего Ордена, господствующими над ними.

И он должен был держаться за этот план. Он принял решение и будет придерживаться его. Он не мог тратить время на безнадёжные обещания будущего, которого он не заслужил.

Через десять лет, даже через пять лет она ничего не будет значить.

Коротко выдохнув, он отошёл от стены и направился к бару. Он взял себе виски и пачку сигарет и направился на террасу. Сел на стол, закинул ноги на сиденье, зажал сигарету между губами и прикурил, прикрывая её ладонью.

Он оглядел район. Лёгкий ветерок теребил его волосы, знакомые звуки и запахи того, что было его домом более восьмидесяти лет, приближались к нему. Они служили напоминанием о внешней реальности, о его доме и его виде. Вид, брошенный на задворки общества недоверчивыми людьми, посчитавшими, что они имеют приоритет. Вид, который понятия не имел, что балансирует на грани того, чтобы потребовать всё назад. Претендуя на то, что принадлежит им по праву.

И всё это во имя того, чтобы он высосал жизнь из какой-то серрин. Потому что именно такой он должен был её видеть — некая серрин. Серрин, на которую он имел право претендовать.

Он жертвовал своими мечтами не меньше, чем Лейлой.

И теперь он покончил с этим.

? ? ?

Лейла не была уверена, как долго она просидела на полу в душе, но сморщенная кожа на пальцах говорила о том, что шок прошёл не сразу.

Изменения могли произойти только в тот один раз — на кровати, после того как он выхватил у неё шприц. Тогда что-то изменилось.

Она схватилась за голову.

Или когда они занимались сексом до того, как он укусил её.

Но нет — в этом не было никакого смысла. Конечно, он бы знал. Но он никогда по-настоящему не проверял её на серринность, только на то, был ли у него иммунитет. И это будет правдой независимо от того, была ли она серрин или нет.

Тошнота подступила к горлу. Она должна была знать, не заподозрил ли он чего-нибудь. Она не могла сидеть и ничего не делать.

Она заставила себя подняться на ноги и вышла из душа. Стянула с себя промокшее платье, схватила полотенце и прошла в его спальню.

Калеба в ней не было, но вместо него на столе лежал кремовый пеньюар.

Она сжала прохладный шёлк в руке, глядя на приоткрытую дверь.

Неудержимый огонёк надежды всё ещё горел внутри неё: быть может, он ушёл, потому что ему нужно было подумать. Потому что ему нужно было поразмыслить. Потому что он колебался.

Она бросила влажное полотенце на пол и накинула пеньюар. Шёлк легко скользнул по её телу.

Она могла бы рассказать ему о своих чувствах. Если она не сделала это достаточно очевидным в душе, она могла бы посмотреть ему в глаза и сказать об этом. Это могло бы изменить всё.