Кровавый Грабитель
Шрифт:
— Убирайся, — Септим поднялся на ноги. Он не пытался достать оружие, зная о бесполезности подобного жеста. Легионер мог бы расправиться с ними за один удар сердца, если бы захотел. — Убирайся из оружейной моего господина. Это территория Первого Когтя и тех, кто им служит.
Рувен хранил бесстрастное молчание. Такого он попросту не ожидал. Замешательство и изумление заметно перевешивали всю злость.
— Убирайся, — в отличие от Септима, Октавия вытащила пистолет. Она направила его на рогатый шлем колдуна.
Пес последовал
— Хозяйка велит уходить.
Марук последним прицелился из своей лазерной винтовки, сделанной из полированного железа.
— Леди попросила вас удалиться.
Рувен так и не пошевелился.
— Обычно Талос гораздо лучше обучал своих рабов, — сказал он.
Теперь и Септим вытащил пистолеты, нацелив их в лицевой щиток Повелителя Ночи. Рабы стояли вместе, неважно, был ли этом смысл.
— Я велел тебе убираться, — повторил он.
— Ты же не веришь на самом деле, что меня это испугает, да? — Рувен сделал шаг вперед. Две красные точки на левой глазной линзе колыхнулись, когда Септим отщелкнул предохранители. Легионер покачал головой. — Вы живы лишь из-за вашей ценности для Легиона.
— Нет, — в глазах Септима, темном человеческом и стеклянном искусственном, бурлила ярость. — Мы живы, потому что ты один на корабле и все тебя ненавидят. Мой господин многим со мной делится. Я знаю, что Возвышенный ищет хотя бы малейший, крохотный повод казнить тебя. Знаю, что Первый Коготь скорее убьет тебя, чем доверится. У тебя нет прав на наши жизни. Мы живы не благодаря своей ценности, а из-за твоей никчемности.
Прежде, чем Рувен ответил, Октавия потянулась свободной рукой к повязке, запустив пальцы под край ткани.
— Убирайся, — пистолет в другой руке подрагивал. — Убирайся.
Рувен наклонил голову, уступая.
— Это было чрезвычайно поучительно, рабы. Благодарю вас.
После этого он повернулся и вышел из комнаты. Переборка закрылась за ним.
— Какого черта это было? — поинтересовался Марук.
— Плохая душа, — Пес хмурился. Казалось, зашитые глаза морщатся, сжимаясь сильнее, чем обычно. — Очень плохая душа.
Септим убрал оружие в кобуры. Он в три шага пересек комнату и заключил Октавию в объятия. Марук отвернулся, внезапно испытав укол смущения. Они еще не соприкасались настолько тесно при нем, и он знал Септима достаточно хорошо, чтобы понять, что для подобной дерзости оружейнику потребовалось все его мужество. Он достаточно легко мог наставить пушку на полубога, однако ему приходилось приложить огромное усилие, чтобы предложить поддержку той, о ком он заботился.
Она почти сразу же вырвалась из его объятий.
— Не… трогай меня. Не сейчас, — Октавия дрожала, выскальзывая из его объятий, но ее руки не перестали трястись, даже когда она освободилась. — Пес, пойдем, — на этой простой команде ее голос дрогнул.
— Да, хозяйка.
Дверь
— Да, это было волнительно.
Септим продолжал смотреть на закрытую дверь.
— Я иду за ней, — произнес он.
Марук улыбнулся другу, несмотря на то, что его сердце все еще колотилось после противостояния с легионером.
— Ты выбрал не то время, чтобы отрастить себе хребет. Пусть побудет одна. То, что она говорила про заключенных на Утешении, — правда?
Септим кивнул.
— Тогда мужские руки — это последнее, что ей сейчас нужно, — заметил Марук.
Септим рухнул на кресло, подался вперед, положил руки на колени и опустил голову. Пепельно-светлые волосы упали вперед, прикрыв бледное лицо. Темный глаз моргал, голубая линза пощелкивала и жужжала.
— Ненавижу этот корабль.
— Именно так она и говорит.
Септим покачал головой.
— До того как она присоединилась к экипажу, все было намного проще. Иди, когда зовут. Выполняй обязанности. Знай свою цену. Я не задавал вопросов, поскольку некому было отвечать, — он вздохнул, пытаясь обуздать мысли, но ничего не вышло.
— Когда ты последний раз оценивал себя по людским стандартам? — голос Марука оставался мягким. — Не как раба, лишенного выбора, а как человека, который наполовину прожил единственную отведенную ему жизнь?
Септим поднял голову, встретившись с Маруком взглядом.
— Что ты имеешь в виду?
— Трон, на этом корабле холодно. У меня ноют кости, — он потер загривок почерневшими от масла руками. — Ты знаешь, что я имею в виду. До Октавии ты все это делал, даже не ощущая необходимости взглянуть на себя. Делал, потому что у тебя не было выбора, и не судил о своих поступках, поскольку их никто не видел. Но теперь есть она и я. И ты вдруг чувствуешь себя еретическим сукиным сыном, так?
Септим не ответил.
— Ну ладно, — Марук улыбнулся, но в этом было больше жалости, чем насмешки. — Ты и должен себя так чувствовать, потому что ты именно такой. Все эти годы ты отрицал это, но теперь на тебя смотрят чужие глаза.
Септим уже пристегивал свое мачете к голени в подражании гладиям Первого Когтя.
— Идешь куда-то? — спросил Марук.
— Мне нужно время подумать. Я собираюсь проверить свой десантно-штурмовой корабль.
— Твой корабль? Твойкорабль?
Септим поправил потрепанную куртку и направился к двери.
— Ты меня слышал.
Как это с ним иногда бывало, Сайрион размышлял о мироощущении своих братьев. Поднявшись по очередному спиральному лестничному пролету, он прорвался через несколько смежных помещений собора Экклезиархии, прохладных и скудно обставленных, и теперь начинал гадать, где же спрятались слуги на этом уровне.