Кровавый пир. За чьи грехи?
Шрифт:
— А ну, здравствуй и ты! — сказал он. — Кто таков?
— Николка Белобрыс, с посада!
— Что скажешь: ждут меня людишки?
— Ждут, батюшка, как солнышко. Пойди к нам, хлебом солью встретим!
— Ну, ну! Ввечеру у вас буду. Вы мне воеводу свяжите!
Белобрыс почесал затылок.
— Не можно этого…
Степан нахмурил свои густые брови.
— Как? Почему не можно?
— Догадлив пес, — ответил посадский, — заперся у себя в Кремле, рвом окопался и нас, посадских людишек, только вешает, а чтобы
— Так-то! — усмехнулся Степан. — Смекнул. Ну, да черт с ним, мы тогда силой возьмем. У нас для него припасено.
Белобрысый оживился.
— У нас, батюшка, и острожек есте! Кре-епкий!
— Ладно! — сказал Степан. — Выпей теперь с дорожки. Эй, дайте ему вина!
Казак поднес ему чару.
Белобрыс улыбнулся и, старательно вытерев губы, взял чару.
— Многая лета тебе, батюшке! — сказал он, выпивая.
— На здоровье! — ласково ответил Степан. — А теперь иди к своим и скажи, чтобы к вечеру ждали! Да скажи им: иду я против бояр, да воевод, да приказных людей, а всякому бедному я как брат родной. Скажи: иду я везде казачество установить, чтобы все равны были. И сам я не хочу царем быть, а хочу быть всем вам братом! Дай ему, Вася, полтину!
Чуксанов дал посадскому полтину, и тот, радостный, уселся в челнок, ехать на берег.
— Ну, а мы думать станем! — сказал Степан. — Зови есаулов, Фролушка!
На палубе струга разложили ковры и подушки, принесли вина и меда, и скоро Степан со своими есаулами стал совещаться, как взять Симбирск.
— Что там, — решил Волдырь, — разве не брали мы городов силою? Закричим "нечай!" да и полезем, а посадские пущай стены жгут!
— Ну, ну! А когда пойдем?
— Да враз! Я вот возьму полтысячи, да сейчас в посад, огляжу, пушки поставлю, а там и ты!
— Ну, и ходи, Ивашко мой! — одобрил Степан. — А мы за твое здоровьице выпьем! Вася! — окликнул он Чуксанова. — Будет дело! А? Поработаем, братик!
— У него одно на уме, — сказал Фрол, ухмыляясь, — о своей зазнобушке. Забыл казачество.
Василий тряхнул плечами.
— Казачество не забыл, врешь, Фрол. А что о ней думаю, то твоя правда!
— И брось! — сказал Степан. — О бабе думать добра мало. Гляди вот, поженю тебя, ты и не поглядишь на нее больше!
Василий отрицательно покачал головою.
— Верно! Я, братик, и сам не мало любил. Только, чур! Как вижу, что бабиться начинаю, сейчас бабу в воду или ножом. Ну ее! Вон у меня жинка есть в Качальнике, так я ее и не вижу. Выпьем лучше!
Василий жадно прильнул губами к кубку. Фрол засмеялся.
— Так-то лучше! Я вона в Астрахани повязался. Боярская дочь! Такая ли пава. А уходить пришла пора, я ее казакам отдал, а они ее в воду!
— Наше дело казацкое! — промолвил Еремеев.
— А ну, казаче, пора и на берег! — объявил Степан, вставая.
Струги все уже стояли на причалах, и сходы были перекинуты на
Степан сел на коня и поехал по рядам.
— Дело будет, молодцы, — говорил он, — не посрамим казачества!
— Постоим, батько! — отвечали казаки.
— Ну, вы! — говорил Степан мужикам и холопам. — Сегодня биться надо будет. Покажите себя!
— Веди нас, батюшка! — отвечали мужики.
— Идем на город! — распорядился Степан и двинулся со своими полчищами.
Он въехал в посад, как победитель. Посадские кричали ему здравия и бежали за ним толпою.
По узким улицам он доехал до острожка.
Это было небольшое укрепление со стенами и рвом, как есть, посередине посада.
— Добро, — проговорил Степан. С ним сравнялся Волдырь.
— Крепко засели, собаки, — сказал он, — и вал нарыли. Хоть ты што!
— А ну? Сбирай-ка ты всех, да не гляди! Василий, веди! Фрол, иди на стены! Разом! Вели сюда пушки тащить!
— Нечай! — раздался через минуту воинственный крик воров, и все тучею ринулись ко рвам, кидая в них ворохи сена и перебегая к валу.
— Бум! — грохнула угловая пушка. Казаки отшатнулись.
Ивашка и Еремеев с двумя сотнями уже полезли на стены, на них вдруг опрокинулись груды камней, страшные коты, и они убежали все за ров.
— Ничего так не будет! — сказал Еремеев и поскакал к Степану.
Степан Разин стоял на берегу рва с обнаженной саблею и хрипло кричал на толпы холопов.
— Лезьте, собачьи дети! Десять собьют, один войдет. Что будет! Лезьте!
— Бум! — громыхала пушка, и чугунное ядро месило толпы холопов.
— Не можно, батюшка! — сказал один, вылезая изо рва весь мокрый.
— Вот тебе, трус поганый! — прорычал Стенька и перекрестил саблею мужика. Перерубленный до пояса, он покатился назад в ров. В это время к Разину подъехал Еремеев.
— Батько, — сказал он, — понапрасну людей губим! Ночь, не видать, а у них все крепко!
— А к завтрому крепче будет! — ответил Степан.
— И мы увидим!
Василий и Фролка подъехали тоже.
— Пустое дело! Ничего не будет, — объявил Фролка.
— А ты? — обратился Разин к Чуксанову.
— Отложить надо. Ничего не видно!
— Трусы вы! Вот что! — выругался Степан. — Кричи назад! — и он съехал с насыпи.
Шум борьбы сменился тишиною. Мрачный, угрюмый Стенька вошел в отведенную ему избу. Все вошедшие с ним молчали, зная его неукротимый нрав.
— Вася, — обратился он к Чуксанову, — поди поспрошай. Може, кто со стены свалился, из иных! — и лицо его потемнело от злобы.
Василий вышел, взял Кривого с Дубовым и осторожно перебрался на другую сторону рва. На каждом шагу они натыкались на мертвых и раненых. Раненые стонали и вопили, но Василий ничего не мог разобрать в темноте. Ему становилось жутко.