Кровавый пир
Шрифт:
Сам он мало говорил о себе и любил уединение.
Лукоперов отвел ему на жилье старую упраздненную баню, и Еремейка жил в ней, увесив стены пучками трав и кореньев, заставив стол разными посудинами.
– Чего тебе? – спросил он угрюмо Сергея.
– Ой, помоги, Еремейка! Огляди! Да скорее, старый! Невмоготу терпеть!
Еремейка раздел его и медленно осмотрел его избитое тело, каждую косточку пробуя рукою, отчего Сергей корчился от боли.
– Знатно тебя, государь, отвозили! – сказал он.
Сергей сверкнул
– Лошадь, дурак, опрокинула. Ногами помяла!
– Ну, ну, – усмехнулся старик, – мне-то все едино, что конь копытом, что плетью али батогом. Косточки все целы. Не бойсь, завтра встанешь! Я вот пойду мази изготовлю! А голова пустое. Так, царапина. О камень, видно! Пожди малость!
– Еремейка, – остановил его Сергей, – не завтра, а в эту ночь я должен на коня сесть, слышишь! Пособи, и я награжу тебя.
Старик проницательно посмотрел на него:
– Али мстить хочешь? От мести мало утехи!
– Не твое дело! – крикнул Сергей. – Иди и помни!
– То просит, то лается! – проворчал старик, уходя, а Сергей опрокинулся навзничь и забылся.
Старик вернулся через полчаса в сопровождении Первунка. Они вдвоем обмыли Сергея, потом старик вымазал его мазью и дал выпить своего снадобья.
– Коли потрясучки не будет, ввечеру выйдешь! – сказал он. – Теперь оденься теплее и спи! Я еще зайду к тебе!..
– Позови ко мне батюшку, – приказал Сергей Первунку, – скажи: немешкотно!
Старик и слуга удалились, а на место их через пять минут в повалушу торопливо вошел отец Сергея. Лицо его было встревожено.
– Что с тобою, сынок? Где так убился?
– Тише, батюшка! Закрой дверь поплотнее да выслушай!..
Тот быстро исполнил желание сына и вернулся к нему, тараща испуганно маленькие глазки.
– Меня это Васька избил, – сказал сквозь зубы Сергей, – я его у нашего тына поймал. Он лез. Надо думать, с Наташкой виделся. Он меня ухватил и избил!..
Отец всплеснул руками:
– С Натальей! Да быть того не может! Ох, седины мой, седины! Да неужто она опозорила меня? Голубка невинная – и вдруг блуда? Да не может быть того!
– А есть! – сказал Сергей. – Ты ей скажи!..
– Скажи! – вскрикнул Лукоперов, топая ногами и сжимая кулаки. – Да я убью ее! Руками вот этими задушу! В колодезь брошу! А его… его!..
– А с ним я рассчитаюсь, – угрюмо сказал Сергей, – сегодня же… в ночь!..
– Ну, ну! А как же? Ты болен же?..
– Пустяки! К ночи выправлюсь для такого случая. Ты собери мне тридцать молодцов. Пусть Первунок пойдет, да Муха, да Петунька, да Кривой. Еще можно Охочего и Сову взять, а остальных так подбери. Пусть возьмут сабли, пистолеты дай им да кинжалы. Серы дай, пакли…
Отец быстро закивал головою:
– Ладно, ладно, сынок! Выпали ты этого разбойника! Ужо ему! Все сделаю. Иди, отдохни, сосни, а я! Я к Наташке…
– Батюшка, ты не очень шуми, – сказал Сергей, – князь
– Ну?! – Лукоперов даже всплеснул руками. – Ах она! Ах она! Такое счастие на ее долю, а она с Ваською. Уж я же ей! – и он, семеня ногами, быстро выбежал из повалуши.
Как ураган он ворвался в светелку дочери и, прежде чем она могла опомниться, ухватил ее обеими руками за густую косу.
Пашка с визгом выбежала из светлицы. Наташа упала на пол.
– Вот тебе, вот тебе, вот тебе! – повторял Лукоперов, тряся дочь за волосы. – Не порочь моих седин, не путайся с Васькой, не приваживай его через тын скакать. У – у! Непутная! Вот тебе, вот!
Он прыгал вокруг Наташи, лысая голова его покраснела, и на ней вздулись жилы, из его глаз капали слезы.
Наконец он ее бросил и горько заплакал.
– Что ты со мной делаешь? Что? Али неведомо тебе, что он вор и разбойник, что и отец его был вор и разбойник, и дед. Они свейскому королю Псков выдали! А ты? Васька-то Сергея избил… к тебе сам князь сватов шлет! А ты? – бормотал жалобно старик, вытирая кулаком слезы и причитая: – Я ли не люблю тебя, я ли не балую! От ветра и то берегу, чтобы не надул. А ты?..
Наташа лежала на полу ничком с растрепанной косой и в ужасе думала, что пришел конец ее любви. Поняла она сразу, что ее Вася попался Сергею и тот не пощадил ее брата; поняла она, что не пройдет это даром Васе, и еще, что за нее князь сватается. Не страшны ей были отцовские побои, – без побоев и науки нет, и на то его отцовская воля. А страшно до ужаса, что теперь сразу все кончится и ее жизнь станет одною мукою.
Она вдруг поднялась с полу и на коленях подползла к отцу.
– Батюшка! Дай слово молвить… – прошептала она.
– Какое еще слово! Опозорила, и все! Ну, что говорить хочешь? Ну?
– Батюшка! – воскликнула Наташа. – Не губи ты меня! Люблю я его больше жизни! Прости ты его!
– Что?!
Старик вскочил и снова протянул к ее голове руки, но она продолжала, вопя:
– Или сгони ты меня со двора. Уйду я к нему, и уедем мы с ним в земли черкасские. Забудь меня, непокорную!..
– Да ты белены объелась, ума решилась! Ах ты Господи! Вот расти дочерей без матери! – с ужасом закричал старик. – Бежать удумала. Так нет, нет! Убью лучше! Сиди! – сказал он вдруг и, быстро повернувшись, выбежал из светлицы.
Потом выглянул в дверь:
– Голодом заморю, ослушница! Сиди! Он захлопнул дверь и загремел засовом. Наташа упала ничком на пол и залилась слезами. Старик позвал к себе Пашку и строго сказал:
– Заморю, ежели что узнаю! Корми ее и опять на ключ, а ключ мне отдавай. Убежит – за ребро повешу! Помни! А теперь тебе только тридцать дадут!
– Государь, неповинна! – завопила Пашка, бросаясь ему в ногу.
– Встань, дура, встань! Розгачи самой на пользу будут. Ей вы, возьмите!