Кровавый пир
Шрифт:
Плохово быстро сбежал на берег и едва не был сброшен в воду толпою, которая торопливо шла к атаманскому стругу.
– Что за люди? – спросил их Разин, стоя на сходнях.
– Чумаки с Дону! – ответили из толпы и загудели:
– Смилуйся, Степан Тимофеевич!
– От воеводы теснение! Заступись!
– Стой, – закричал Разин, – говорите толком! Что надо?
Из толпы выступил здоровый казак с длинными усами и низко поклонился Разину:
– Чумаки мы, батюшка Степан Тимофеевич! Ездим сюда за солью, – а воевода туто теснит нас. Заступись,
– А у меня коня отнял! – закричал голос из толпы.
– А у меня хомут и сани!
– У меня пищаль!
– Ах он сучий сын, – заревел Стенька Разин, – стойте, братики, уж я его!
Он выхватил саблю и бросился бегом, без шапки, в город. Есаулы устремились за ним, казаки тоже.
Царицынский воевода Уньковский сидел в приказной избе и говорил с Плохово, когда вдруг распахнулась дверь, в избу влетел Разин и ухватил воеводу за бороду.
– Такой-то ты царский слуга! – закричал он. – Вас царь на защиту садит, а вы что разбойники! Постой, воевода, песий сын!
– Батюшка! Милостивец! – завыл воевода. Плохово от страха лег под лавку, а Разин, дергая воеводу за бороду, кричал:
– Чумаков грабить? Врешь! Сейчас, вражий сын, полезай в казну, плати за обиды! Давай сто рублей! Ну!
– Бороду-то отпусти, милостивец! – взволновался воевода.
– Оборвать бы ее тебе!
Разин разжал руку. Воевода, дрожа от страха, подошел к укладке и, шепча молитвы, вынул оттуда мешок с деньгами.
– Вот тебе, атаман! – промолвил он, дрожа от страха.
– То-то! – с усмешкой сказал Разин, беря мешок, и, сжав кулак, грозно прибавил: – Смотри ж ты, воевода! Если услышу я, что ты будешь обирать и теснить чумаков наших, что за солью приедут, да отнимать у них пищали и коней, да с дуги деньги брать – я тебя живого не оставлю! Слышишь?
– Слышу, милостивец! – еле живой от страха пробормотал воевода.
Разин вышел и отдал мешок казакам.
– Поделите каждый по обиде своей! – сказал он чумакам.
– Спасибо тебе, батько!
– Не на чем!..
Плохово вылез из-под лавки и встряхнул полуживого воеводу:
– Боярин, где бы схорониться, пока эти черти не уедут?
Боярин растерянно оглянулся:
– Вот и негде. Везде сыщут! Свои выдадут.
– Запремся тогда!
– Вот это дело!
Они позвали к себе на оборону десяток стрельцов и крепко заперли дубовые ворота и двери приказной избы.
Разин, еще кипя гневом, возвращался на струг, когда к нему подбежали его молодцы.
– Смилуйся, батько! – загалдели они. – Что ж это за напасть! Слышь, воевода велел по кружалам вдвадорога вино продавать. Можно нам без вина разве?!
– А – а! – заревел не своим голосом Стенька. – Бей кружалы, молодчики! Идем в приказ! Ну уж я его!
Запертые ворота довели его до бешенства.
– Бей! Ломай! – кричал он, хмелея от крика. Огромным бревном выбили ворота, потом двери избы, но воевода и Плохово успели скрыться.
– Убью! Зарежу! – рычал Стенька и, обнажив
– Откройте тюрьму, братики, – решил он наконец в злобе, – пусть за нас колоднички расплатятся.
А тем временем казаки разбили кружалы, выкатили бочки – и началось пьянство. Ярыжки тотчас пристали к ним; колодники с ревом побежали по городу, и жители в ужасе заперлись в своих домах.
Уньковский и Плохово засыпали себя навозом и лежали там ни живы ни мертвы от страха.
«Вот тебе и царю повинился!» – в паническом страхе думал Плохово и читал молитвы…
Почти ночью вернулся пьяный Разин на свой струг, и за ним тянулась ватага.
– Атаман, а атаман, – сказал ему Ванька Хохлов, – ты не сердись!
– А што?
– Наши пошалили малость!
– А што?
– Да вишь, две кошмы верхом шли. Наши-то пошарпали их. Слышь, сотника взяли, с царской грамотой. Его повесили, грамоту в воду бросили.
– Айда! – весело ответил Стенька. – Люблю! Сорвалось у них, да что ж, коли воеводы сами задирничают…
– А еще…
– Ну!
– Немчин тут объявился. Слышь, бает, от воевод астраханских.
Разин сразу протрезвел. Уж не погоня ли?
– Волоки его сюда!
Он тяжело опустился на вязку канатов, и почти тотчас к нему подвели длинного, сухого немца. Испуганное лицо его было все усеяно веснушками, острый нос краснел на самом кончике, жиденькая рыжая бородка тряслась от страха, и вся фигура его, в длинном кафтане, в чулках и башмаках на тонких, как жерди, ногах, была уморительно – потешна.
Разин окинул его быстрым взглядом.
– Кто будешь?
– Я? Видерос! Карл Видерос! Я для вас струги делал!
– Сорочье яйцо ты. Вот ты кто! Зачем послан?
– Воеводы прислали! Я не сам. Иди, говорят, и скажи этому супост…
– Что – о? – грозно окрикнул Разин.
– Этому доброму человеку, – поправился немец, – чтобы он сейчас по нашему приказу всех приставших людей в Астрахань воротил. Не то худо будет. Царь уж не помилует!..
– Ах ты пес! – закричал Разин, выхватывая саблю. – Сучий ты сын! Как ты смеешь мне такие речи говорить. Я тебя!
– Ай! – завизжал немец и упал на палубу.
– Подымите его! – приказал Разин, весь дрожа от гнева. – Держите да встряхивайте!
Два дюжих казака подняли за шиворот немца и время от времени встряхивали его, как мешок, а Разин, сверкая распаленными от гнева глазами, кричал, махая перед его носом саблею:
– Ладно! Ладно! Воеводы мне смеют приказы слать, немилостью грозить! Скажи, что Разин не боится ни воеводы, ни кого повыше его! Заруби себе!.. Пожди: я с ними еще свижусь! Тогда будет расчет! Дураки, остолопы, трусы! Теперь у них сила, они и нос дерут. Небось, возьмет и наша верх. Я на совесть с вашими свиньями расплачусь. Покажу, как меня без почета принимать. В ноги поклонятся!.. Да!.. Дайте ему взашей!.. – вдруг прервал он свою речь, тяжело переводя дух. Немец кубарем полетел на берег и не помня себя помчался по улице.