Кровные братья
Шрифт:
Шевченко радостно заржал:
— Ну а как ты думал? Конечно, десять кусков. Десять тысяч полновесных конвертируемых американских долларов наличманом, не отходя от кассы.
И вот тут Валера крепко задумался. Именно тогда в его голове возникли картины, как он приезжает к Полинке в белом костюме, на собственном авто — не надо иномарок, пусть это будет отечественная, и даже подержанная. И мысль побежала по извилистому пути его фантазии…
— Так что? — прервал его Тарас.
— Я должен подумать.
— Думай. Даю тебе
Еременко встал, намереваясь выйти из комнаты в Валериной квартире, где происходил этот разговор.
— Нет, братан, я так не могу. Ну… мне надо подумать хотя бы до завтра.
— Нету времени думать, — напирал Тарас. — Завтра мне встречаться с заказчиком.
— А давай так, — предложил Лобанов. — Саму «игрушку» я сделаю, а… это… Ну, короче, на дело не пойду.
Тарас вторично заржал.
— Ну чего регочешь, как молодой конь? — вдруг озлился Валерий.
— Чи-истеньким хочешь остаться, да, родной? Не хо-очешь клиенту в глаза смотреть.
— Да! — крикнул Валера. — Не хочу! А что тут такого?
Тут Шевченко придвинул свое лицо вплотную к его и зашептал вкрадчиво, почти нежно:
— Нет, голуба моя. Ты мне нужен там! Вместе со мной пойдешь. Или ты не в деле.
— Дай мне время до завтра, — еще раз попросил Валерий.
Тарас Шевченко подумал о чем-то, посопел, а потом произнес:
— Добро. Так уж и быть. Завтра встретимся и все обговорим.
— Где встретимся?
— Нигде. Я сам к тебе приду. Будь дома в двенадцать — с готовым ответом.
И вот теперь, лежа на нарах в «обезьяннике», с невероятной, просто убийственной отчетливостью Валера Лобанов понял, что никак не сможет быть у себя дома завтра в двенадцать. Значит, Тарас Еременко придет в пустую квартиру, потолчется под дверью — и… И что? Что он подумает?
Он начал в ярости кусать губы. Кретин! Идиот! Долбодятел! Отношения ему выяснять приспичило в ночном клубе! Недоносок!
Теперь его боевой товарищ и даже, можно сказать, друг подумает, что он трепло. Обещал быть дома и свалил куда-то по своим делам. Или еще чего хуже — трус! Подлая трусливая крыса.
Валера так распереживался, что даже тихонько застонал, так, что сосед по нарам — лысый небритый мужик лет шестидесяти с татуированным якорем на кисти руки — посмотрел на него с нескрываемым интересом. Примечательно, что о деньгах Валера вспомнил лишь позже и сразу понял, что уже не приедет к Полине на белой «Ладе» в белом костюме. Жизнь лежала в развалинах.
В том же самом «обезьяннике», где страдал по неудавшейся жизни Валера Лобанов, находился в то же самое время некто Виталий Черных, он же Боцман. Когда-то давно Боцман-Черных служил на флоте, с тех пор и прилепилась к нему эта кликуха, из того же времени происходит и характерная татуировка с якорем на запястье. В какой-то момент жизнь Боцмана покатилась по весьма и весьма наклонной плоскости, один срок тянул за собой другой, и, вероятно, так бы и сгинул Виталий
Собственно, так и родился на свет Боцман — известный в милицейских кругах «раскольщик», иначе говоря — «наседка». В этот день Боцман получил задание от полковника Шарова, начальника 2-го отдела МУРа: «расколоть» вора-рецидивиста Петра Галаева, подозреваемого в нескольких убийствах. Таким образом Черных оказался в камере, преисполненный самого искреннего творческого рвения, однако опытный уголовник Галаев на контакт не шел. Он спал, укрывшись с головой бушлатом, и изображал тяжело больного человека. Все попытки Боцмана расшевелить его и втянуть в разговор оказались тщетными.
«Эх, черт, провалил задание. Будут недовольны, конечно. Ну да ладно, побьют — не убьют. Да вот чем теперь заняться? Хрена же мне тут делать? Ну они-то ладно, ясно, почему здесь кукуют, а я-то какого рожна?»
Боцман отчаянно скучал. Поэтому от нечего делать он обратил внимание на соседа по нарам, молодого человека двадцати пяти примерно лет, который — ему уже сообщил тюремный телеграф — был зачинщиком жестокой кровавой драки в дискотеке «Клуб-666». Парень явно думал думу тяжкую (такое у него было сосредоточенное выражение лица), временами хмурился, шевелил губами, будто беззвучно возражая невидимому оппоненту, а один раз даже принялся тихонько стонать.
— Что, браток, худо тебе? — сочувственно обратился к нему Боцман.
Парень посмотрел на него водянистым взглядом.
— За что тебя сюда? Как тебя звать-то?
— Валера.
— А меня Виталик. Но все зовут меня Боцман.
— Почему Боцман? — равнодушно спросил Валера.
— На флоте служил.
Так, слово за слово, завязалась беседа. Боцман был, что ни говори, профессионалом своего «раскольнического» дела, на его счету был не один десяток раскрытых преступлений. А сейчас ему было очень скучно. А надо сказать, что Виталий Иванович был убежден, что мастерство от редкого использования ржавеет, как железный инструмент. Поэтому в дни простоя, когда ни Грязнов, ни Шаров, ни кто-либо другой из его шефов не давали ему никакого задания, он иногда от скуки подсаживался в троллейбусе к первому попавшемуся человечку и выведывал у того историю его единственной, драгоценной и несчастной жизни.
Поэтому неудивительно, что через десять минут после знакомства Валера Лобанов уже рассказывал Боцману всю свою подноготную: про голодранское двоечное детство, про армию, про Чечню, как он был сперва снайпером, а потом закончил курсы саперов. Рассказал ему все про свою беспутную жизнь после демобилизации, вплоть до увольнения из охранной фирмы, про Полинку рассказал и про длинного хлыща Дениса. Особо остановился на драке в ночном клубе, притом присовокупил, что нисколько не жалеет, что съездил Денису пару раз по харе, но вот…