Кровосмешение
Шрифт:
— Я хочу в туалет, — заявляет Вера и направляется к дверям в конце зала.
— Стой. Сперва я.
— Ну конечно! — всплескивает она руками.
Логан стоит у двери в туалет, прислушивается и резко распахивает ее.
За дверью, спиной к ним, в темноте, неподвижно стоит мужчина. Все его крупное тело охвачено омерзительной мелкой дрожью.
Вера визжит.
Логан зажимает ей рот, обнимает за плечи и уводит, попутно прихватив видеокамеру со стола и сунув в карман пальто.
— А с пенсиями как будет? — допытывается у Тихонова въедливая бабушка в очередном
— Всю жизнь будете получать, с индексацией каждый год! Только зачем вам пенсия?
— Как зачем? А лекарства, а квартплата?
— Ну, лекарства вам точно не нужны будут. А с квартплатой что-нибудь придумаем.
— Я насчет детей не понял, — спрашивает угрюмый парень, — их нельзя иметь? А как же тогда наследство передать? Кому?
— А зачем его передавать вообще? Если ты умирать не собираешься?
Толпа вокруг Тихонова все гуще. Крылов, стоящий в нескольких метрах, придерживает рукой в перчатке штендер, сделанный из трех палок и трепещущий от ветра. Михаил контролирует периметр.
— Так если мы все сможем друг дружку жрать, нас же надолго не хватит?
— Ну, во-первых, все не захотят! Во-вторых, всем мы и не дадим! — покровительственно улыбается Тихонов. — Тут отбор построже, чем в партию! Зато все справедливо.
— А что ж надо сделать? — вновь подступает к Тихонову въедливая пенсионерка. — Я ждать не могу, у меня ноги опухают!
— И не на!.. — начинает Тихонов и замолкает, в ужасе глядя перед собой. Из его груди торчит палка от собственного штендера. Только подстреленный хрип выходит из груди и.о.
Он оборачивается и видит Крылова с пистолетом в руке.
— Леха! Леха! Ты че!
– панически кричит, пригибаясь, Миша.
— Да пошел он со своим бессмертием, — цедит Крылов и пускает Тихонову пулю в лоб, — крыса помойная.
— Братан, — уважительно говорит угрюмый парень, опуская руку с телефоном, — ты же губернатора убил.
— И о! — поправляет въедливая пенсионерка.
— Ничего, — говорит Крылов, — ничего, ничего. Все хорошо.
Снег под и.о. краснеет от крови.
— Можно только предполагать, — говорит телевизор на холодильнике, — что самоубийство чиновника было вызвано недавно пережитой им трагедией, когда неизвестные убили его жену и ребенка.
Логан поднимает бокал с вином, кивает фотографии покойного и торжественно осушает бокал до дна. Хватается за горло и падает на пол.
— Что? Что?! — в ужасе кричит Вера, пытаясь поднять его голову.
— Вера, уйди! Уйди, пожалуйста! — хрипит он и теряет сознание.
Когда он очнулся, рядом на расстоянии вытянутой руки лежала Вера. Ее глаза были закрыты, грудь едва заметно поднималась и опускалась под белой рубашкой. Ресницы лежали неподвижно, рот был чуть приоткрыт.
Логан чувствовал ее запах — свежий, чуть-чуть терпкий.
Он повернулся, протянул к ней руку и провел ногтями и подушечками пальцев по ее шее. Под пальцами оказалось что-то мягкое, теплое… непредставимое.
— Мы с тобой незнайки, Вера. Мы с тобой незнайки… в Солнечном городе.
И пала тьма.
ГЛАВА 21. НАОБОРОТ
«Туруханск, 980 км» —
— Я ждать не могу, у меня ноги опухают! — въедливый старушечий голос.
Слышен звук, как будто деревянный брусок входит в тесто, затем вопль:
— Леха! Леха! Ты че!
— Да пошел он со своим бессмертием, крыса помойная, — говорит человек на экране и стреляет в воздух. Толпа расступается, и мы видим быстро растущее красное пятно на снегу. Но трупа нет.
— Братан, — говорит голос обладателя телефона, и запись обрывается.
Алена переводит взгляд на Логана, сидящего напротив. Судя по интерьеру, это все еще бар «Фредди». За ее спиной — стена с ползущей по ней трещиной.
— Это был Тихонов?
Логан молча кивает.
— Почему ты сам его не убил?
— Он был абсолютно сумасшедший, ты заметила?
— Трудно было не заметить.
— Мне нужно было, чтобы они это поняли. Чтобы это кончилось. И теперь оно кончилось.
«Туруханск — 502 км».
Логан останавливает автомобиль прямо на шоссе, несколько минут сидит неподвижно, держа руки на руле. Проводит рукой по бритой голове. Затем выходит из машины и идет к лесу. Над его головой пролетает стайка летучих мышей.
Он садится под деревом в снег, досадливо привстает и вынимает из кармана пальто видеокамеру «Сони». Вертит ее в руках. Открывает экранчик и жмет на кнопку включения.
— Здравствуйте, — говорит профессор Сергеев. В сизом электрическом свете его лицо кажется бело-зеленым, а мешки под глазами — почти черными. — Через несколько дней меня не станет. Останется только телесная оболочка. Жадная, жрущая, беспощадная телесная оболочка. Пока этого не произошло, я хотел бы попрощаться со всеми, для кого это почему-либо может иметь значение. Я должен сказать вам, что на пороге небытия человек может совершить удивительные открытия касательно себя. Я, например, понял, что всю свою жизнь, за исключением, может быть, нескольких лет в ранней юности, был несчастен. Вся моя работа, а я всегда старался работать хорошо и желательно лучше всех, помогала мне забыть, что я несчастен. Это и было моим главным движущим мотивом. Поэтому сегодня я не жалею о том, что мое сознание умирает. Это хорошо. Все, что меня мучает — я знаю, как работает сознание, откуда берутся эмоции, как устроен мозг, но это не избавляет меня от боли. Я могу понять и объяснить, как между двумя людьми, подобранными совершенно случайно, при определенных условиях совершенно неизбежно возникает любовь. Это довольно механистичный процесс. И, несмотря на все наслаждение процессом, кончается это всегда одинаково. Сильной душевной болью. Собственно, именно эта боль и делает нас людьми. Боль, а не любовь. В медицине есть такой термин — утонченная нежность, он означает высшую, непереносимую степень боли. Если вы подумаете об этом хотя бы минуту…