Кровью омытые. Борис и Глеб
Шрифт:
— Пора! — проговорил Ярослав и надел шлем.
Со скрипом распахнулись створки ворот, и дробный топот копыт раздался под каменной аркой.
Обнажив мечи, вынесся из города полк левой руки, ударил в спину печенегам, и перемешалось все.
Бились люто. Кололи друг друга копьями, рубились мечами. Почуяв запах крови, дыбились кони, ржали дико.
Тут викинги подоспели. Идут острым клином, в латах, рогатых шлемах, добивают спешившихся печенегов, подсекают коням ноги.
Бьются обдуманно, точно, словно мастеровые в повседневном труде. Да и как иначе, коли
Смотрит хан, попятились, побежали его воины. Потемнело у Боняка в глазах, рванул саблю из ножен, завизжал, но кто-то из телохранителей ухватил его за плечи, другой повод перенял…
Лихой конь уносил Боняка от Киева, и никто из скачущих позади печенегов не видел, как по сухим, опаленным ветром ханским щекам катились крупные слезы.
Петляет, запутывает следы Святополк. Минуя села и деревни, крадется загнанным волком. Подбились кони, устали гридни. Пятый день преследует Святополка погоня. Две сотни дружинников, разбившись по три десятка, идут по дорогам на Чарторыйский городок и Теребовль с наказом убить Святополка. «Покуда жив окаянный, его опасаться надобно, ибо сызнова наведет на Русь ляхов либо печенегов», — сказал Ярослав.
Вот уже и Теребовль позади, еще день-два, и укроется Святополк в Перемышле или Червене у польского воеводы Казимира.
Беспокоятся дружинники. Ехавший рядом с Провом десятник все сокрушался:
— Уйдет!
Пров молча соглашался с ним.
Съехав в сторону, он спешился, подтянул ослабшую подпругу, напился из ручья и только занес ногу в стремя, как заметил вышедшего из леса смерда. Тот с охоты ворочался. В руке лук, у пояса заяц висит. Поздоровались. Пров спросил:
— А что, не заметил ли случаем поблизости князя Святополка?
Смерд сдвинул шапку на макушку, пожал плечами:
— Князь ли то, боярин, а совсем недавно проехал этой дорогой на Перемышль кто-то, а с ним человек шесть гридней…
Догнал Пров десятника, сказал:
— Князь Святополк неподалеку, охотник самолично видел! Не дадим уйти!
И погнал коня наметом, а следом, обгоняя друг друга, поскакали дружинники…
Святополка увидели сразу за поворотом дороги. С ним рядом ехал боярин Горясер, а следом, по два в ряд, шесть гридней. Приморенные кони шли шагом.
Обернулся Святополк, заметил погоню, хлестнул коня. Гигнул Пров, пригнулся к гриве. Быстро сокращается расстояние между ними. Святополковы гридни остановились, обнажили мечи. Налетели на них дружинники, зазвенела сталь. Но Пров промчался мимо, заметил, Горясер в лес коня поворотил. За ним десятник кинулся.
А Пров князя настигает. Вот кони сравнялись. Повернул Святополк искаженное страхом лицо, мечом замахнулся. Но Пров опередил его. Звякнула сталь о сталь, лопнула на князе броня.
Придержал Пров коня, смотрит, как волочится повисшее в стремени тело. Подъехали взбудораженные короткой схваткой дружинники, кинулись ловить княжеского коня, а Пров сломал ветку, вытер меч, кинул в ножны. За спиной голос десятника раздался:
— Прикончили-таки окаянного!
Кончалось лето шесть тысяч пятьсот
Эпилог
И привиделся Мстиславу сон. Утром за трапезой поведал его Яну Усмошвецу.
— Этой ночью навестил меня отец, великий князь Владимир. О Чернигове напомнил. Как-то обещал он дать мне его в княжение.
— Поди, думал о том? — заметил воевода.
Мстислав вопрос оставил без ответа, свое повел:
— В одно время ты, Ян, советовал не встревать в распри братние. Я к голосу твоему прислушался. В кровавой усобице истребили братья друг друга, а Бориса и Глеба коварно, без вины, зарезали. Ныне сел на великое княжение Ярослав, и решил я попросить у него Чернигов… А здесь, в Тмутаракани, быть, Усмошвец, тебе посадником. Рука у тебя твердая, а разум ясный. С тобой Тмутаракань крепили, и тебе, воевода, город держать…
А на тмутараканском торгу только и разговоров:
— Князь Мстислав город покидает!
Юродивый с паперти недостроенной церквушки вещал:
— Сокроет небо тучи, быть грозе великой!
Иноземным гостя невдомек, люд, знать, неспроста волнуется, и с торжища прочь.
Собрался народ на княжеском подворье. Слыхано ли дело, чтобы Тмутаракань без воинов оставлять. Тут при князе да с этакой дружиной и то дважды на рать выходили…
Толпа шумела многими голосами, обрастала и, влившись потоком в открытые ворота, остановилась у крыльца, сдерживаемая гриднями. Чей-то голос выкрикнул:
— Пусть князь народу покажется!
— Мстислава-а-а! — подхватили другие. — Князя!
Ждали недолго. Мстислав вышел не один, с ним тысяцкий Роман и воевода Усмошвец. Люд затих, приготовился слушать, что скажет князь. А он руку поднял, спросил, окинув взором народ:
— Чего тмутараканцы всколготились?
К крыльцу пробился торговый человек Славин, задрал бороду:
— Слух прошел, князь, что намерен ты Тмутаракань покинуть, в Чернигове сесть?
— То так! — твердо ответил Мстислав.
— А о Тмутаракани что же не радеешь? Либо уже не нужен те этот город, либо запамятовал, как стояли мы за тебя противу хазар, живота не жалели? А может, на нас зло какое поимел?
— Зла на вас я не имею, и любы вы мне, тмутараканцы. — Зычный голос Мстислава разнесся над толпой. — За то же, что ходили со мной на рать, город свой боронили, низкий поклон вам… В Чернигов я собрался, и в том нет у меня поворота. Тмутаракань — что щит у Руси и зоркий страж на море Русском. А недругов у нас с вами немало. Хазаров не стало, остались коварные греки. С другой стороны — хищные степняки. Трудно нам. И хоть прочно сел в Киеве Ярослав, на его помощь не уповаю, у него забота Русь Червоную у ляхов отобрать, да и печенеги ему угроза. Коли же буду я в Чернигове, то мы с вами степнякам с двух сторон грозить станем. А ежли над Тмутараканью какая угроза нависнет, я с северной стороны с дружиной к вам явлюсь. Да и вас, тмутараканцы, без дружины не оставлю. Будет у Тмутаракани посадник, воевода Усмошвец.