Круг общения

Агамов-Тупицын Виктор

В.А.-Т.: Никакого взаимонепонимания нет. Ты поднимаешь тему, которая применима к любой теории и любому высказыванию. Это проблема атрибуции: до какой степени нелегитимное автономно по отношению к легитимному, что первично и что опосредовано. Что больше соответствует понятию «архе-» – оса или орхидея? Для философа такая постановка вопроса несколько наивна, и не потому, что иррелевантна, а потому что любой возможный ответ оказывается спекулятивным. Казуальная эпистемология предрасположена к мистификации. Твои примеры зависимости нелегальной легитимности от легальных структур могут быть парированы столь же многочисленными примерами обратного свойства, т. е. примерами легитимации бывших террористов в рамках институциональной политики. Поиск первопричин – удел мистиков. Секулярная теория не может себе этого позволить. Я имею в виду метафизику без идеологии, предрассудков и призраков, т. е.

некую идеальную теорию, существующую исключительно в виде проекта. Наиболее грамотный ответ на вопрос – что восходит к началу, а что им опосредовано – основывается на понимании того, что в начале никаких начал не было (!) – помимо системы взаимодействий (закон обратимости и т. п.), т. е. структурной матрицы, по образу и подобию которой построено или «сфабриковано» все, с чем мы сталкиваемся в нашей (и не нашей) жизни, включая парадоксы. Закон обратимости – «святая» коррупция, причем без какого-либо оценочного отношения к термину. В принципе, это и есть «имя» коррупционера. То, что легитимное и нелегитимное взаимно коррумпированы, всего лишь констатация формальных матричных корреляций. Пример – твои недавние работы с задействованными в них «первичными» символами, сквозь которые «проступают» коррумпирующие их конструкты, более древние, чем они сами. Что касается политической философии, то она как раз и занимается тем, что ты предлагаешь сделать. Могу порекомендовать специалистов по этой части. То есть по части политики в широком смысле слова.

B.K.: Ты наконец ответил на мой вопрос – назвал имя интервента: «секулярность». Секулярность опять вторгается в тайну русской культуры! Русские знаменитости, от звезд эстрады до философов, тайно верят в свою личную святость. Несмотря на пропагандистско-семантический камуфляж, советская власть не была секулярной, она была «научно-атеистическим фундаментализмом».

В.А.-Т.: Я не отвечал ни на какие вопросы, а просто обозначил дискурс – более или менее приемлемый для обсуждения подобных проблем как в России, так и на Западе. Ни я, ни ты (да и, в сущности, никто) не в состоянии ответить на такого рода вопросы. Какой бы ни была советская власть, система философского анализа (а с ней и вся метафизика от Платона и Декарта до Гуссерля и Хайдеггера) от этого не меняется. Советский опыт – пример варварской профанации того, что я назвал «святой (или божественной) коррупцией». Включая идею «вторжения». Но что ты понимаешь под секулярностью? Право мыслить неподконтрольно, без оглядок на церковь, мечеть или синагогу? Если это – «интервенция», то как насчет интервенции клерикализма? И что ты имеешь в виду, когда говоришь о «тайне» русской культуры, в которую пытается проникнуть «интервент» секуляризации? Не исключено, что ты понял меня в соответствии с той моделью фундаментализма, которую сам исповедуешь.

B.K.: Ты пишешь, что «не отвечал ни на какие вопросы», а мое первое письмо было (не надо слез) наивной надеждой, что ты ответишь на мой вопрос – просто как старый приятель. Со своей стороны я отвечаю, что мое понимание «секулярности», равно как и «фундаментализма», не отличается от словарного. Чтобы изменить общепринятый смысл термина, принято создавать теории, ведущие к общепринимаемым изменениям. Борьба правозащитников за «право мыслить» предполагает, что тайный приказ «Слово и дело» реформируется властями/ нами/ими в не менее тайные – «Слово и мысль» (или даже – «Слово и метафора»). Блатная поэзия профанирует «правовые термины» варварски сладкими метафорами бедуина. Не исключено, что тебе, как и мне, знаком волнующий аромат брезжащего смысла, исходящий от еще неясного, только что возникшего перед глазами символа. От избранного случаем сочетания эмблем или слов. Ты прав! «Я понял тебя в соответствии с той моделью фундаментализма, которую сам исповедую», но при условии, что список кораблей мы заменяем списком метафор.

В.А.-Т.: Мир без метафор – метафора. Повторяю: никто не в состоянии ответить («с последней прямотой»!) на заданный тобой вопрос, включая тебя самого, тем более что в гуманитарной сфере предложение и спрос не имеют той власти, какой они наделены в экономике. И если для кого-то это сюрприз, то этот «кто-то» до сих пор пребывал в счастливом неведении. В философии главное – не тот или иной спекулятивный ответ, а во-про-ша-ни-е. Ответ – потребительский товар; вопрошание – имматериальный труд. Спрашивая, мы совершаем акт философствования (философской рефлексии), в то время как индустрия расхожих ответов всегда на грани банкротства. Почему это так, обсуждается в одном из моих старых текстов, где сказано следующее: «Спасение слов и

вещей в их невнятности, в том, что каждый идиоматический текст – это „чемодан с двойным дном“. Мир проницаем, но не весь: инстинкт самосохранения делает его менее прозрачным, чем нам бы того хотелось. Есть мнение, что „текст [визуальный или лексический] выживает только тогда, когда он одновременно переводим и непереводим… даже в пределах одного языка“. По-видимому, в искусстве должны угадываться слепые аллеи – автохтонные зоны, делающие его переводимость частичной и тем самым сохраняющие ему жизнь. Конспиративность, кстати, залог верности „текста“ самому себе, своей идентичности».

P.S. Прости, я в цейтноте.

В.К.: Уважая твой цейтнот, посылаю короткое признание в счастливом неведении. Зачем модернисты разрушили китч – последнее убежище оптимизма? Ты подал очень интересную мысль: если, как ты сказал в одном из старых текстов, «инстинкт самосохранения делает идиоматический текст менее прозрачным», то (в эпоху борьбы с терроризмом) за стремлением просветить чемоданы с двойным дном стоит инстинкт саморазрушения. Спасибо.

* * *

Жаль, что в обмене мнениями не участвовал Меламид. Восполнить этот пробел поможет отрывок из разговора, записанного на пленку в 1993 году.

А.М.: Будущее – это смерть, но жизнь симметрична. Мы рождены из того, чего с нами не было, и идем к тому же, когда нас не будет. Принципиальной разницы между тем, когда нас не было, и тем, когда нас не будет, нет. Поэтому можно сказать, что смерть впереди, и можно сказать, что смерть сзади. Если мы движемся между двумя смертями, то чем больше прошлое, тем меньше будущее…

В письме от 7 ноября 2011 года Комар отождествил первый том «Мертвых душ» Гоголя с соц-артом, а второй – с соцреализмом. Хронология не играет роли, ибо соцреализм – это феникс, «всегда уже» сгоревший и «всегда уже» возрожденный из пепла. Художник представил писателя в образе homo sacer – святого мученика, «впавшего в будущее, в соцреализм второго тома «Мертвых душ», и по ходу дела напомнил, что они с Меламидом «концептуальные эклектики». Иллюзия близости разобщенных миров, о которых здесь идет речь, завораживает. И в то же время вызывает тревогу, поскольку концептуализм и соцреализм – взаимоисключающие понятия (за вычетом казуальных созвучий, совпадений, ассоциаций). У советской художественной продукции, при всем ее разнообразии, один и тот же заказчик. Полис во все времена был средством концептуализации жизни, и советский режим – если забыть о масштабах репрессий – мало чем отличается от других механизмов власти. Маргинальная художественная среда всегда предлагает свой собственный вариант концептуализации, в результате чего Полис и nuda vita (термин Джорджио Агамбена) меняются местами.

Однако к «биополитическим» практикам этот виртуальный обмен прямого отношения не имеет. Различие еще и в том, что в случае московского концептуализма переход из прелингвистического состояния в лингвистическое коснулся не самой жизни (zo"e), а жизни искусства⁶³.

В заключение позволю себе вернуться к тому, с чего начал, а именно к характерному для Комара и Меламида методу присвоения официальной риторики и пафоса коллективных высказываний. В режиме индивидуального восприятия это обретает новую идентичность (соц-арт). Пример – послание, полученное 25 декабря 1997 года:

Дорогие Маргарита и Виктор Тупицыны!

Поздравляем вас, бескорыстных служителей прогрессивного искусства, с праздником. Желаем вам отменного здоровья, нескончаемых успехов, беззаветной преданности общему делу и непоколебимой верности идеалам добра и справедливости.

Комар и Меламид.

Ссылки

60

Состояние застоя – наиболее благоприятная среда для латентных мутаций, для возникновения и воспроизводства множественности (multiplicity).

61

«Индивидуальное зрение» – правовое понятие, гарантирующее возможность воспринимать увиденное «независимо от соседа».

62

См.: Виктор Тупицын. Виталий Комар и Александр Меламид: первый разговор // Он же. Другое искусства. М.: Ad Marginem, 1997.

63

Нельзя также забывать о различиях между субъектом и объектом концептуализации. Соцреалисты занимались репрезентацией «биополитики» в рамках государственного заказа, в то время как режимы концептуализации были прерогативой Полиса. Теперь мы имеем дело с «биогламурной» концептуализацией.