Круг Осени
Шрифт:
Я часто приезжаю к нему, так часто, как только могу. Мы катаемся верхом: Орд прекрасный наездник, не нуждающийся в поводьях. Купаемся в быстрых горных реках. Мы почти не разговариваем: Орд всегда был очень молчалив, а я редко рассказываю ему о своих делах. Нам хорошо и так.
Но потом я уезжаю, а он остается. Не один, конечно, в замке Хардн полно народа, но все равно что один. Как и я. Каждый раз, уезжая, я ду-маю: что же он делает один? Я знаю, конечно, что он делает, но я очень плохо представляю его — без себя. Может быть, это очень глупо и эгои-стично, но это так.
На
Я страшно скучаю по нему. Орд говорил, что у него ничего не оста-лось в жизни, кроме меня, а у меня никогда ничего и не было, кроме него. Вся моя жизнь — он, только он один. Я уезжаю, а моя жизнь остается в зам-ке Хардн. Вся моя жизнь — без остатка.
Я не знаю, что со мной будет, когда он умрет, а ведь он намного старше меня. Но иногда я думаю, что будет лучше, если он умрет раньше. Я не смогу пережить его смерть, а он — мою? Пусть лучше я умру от горя, чем Орд…
3
Орд
Сегодня прибудет гроб с телом. И я жду. Я уже не живу, не чувст-вую, ни о чем не думаю, я жду. Я должен похоронить ее. Это последнее, что я должен для нее сделать.
Мы всегда думали, что ей придется хоронить меня, ведь я старше ее на двадцать семь лет. И вот как случилось на самом деле. В сущности, я даже не горюю, я не чувствую уже ничего. Я должен только похоронить ее. На фамильном кладбище уже готова могила, ее вырыли вчера — под проливным дождем. Дожди идут уже четыре дня — с самого дня ее смерти.
Может, и к лучшему, что все случилось именно так. Что больно мне, а не ей. Она очень боялась моей смерти.
Мы почти не говорили на эту тему, но однажды разговор все-таки случился — когда я свалился с необъезженной лошади и сломал себе обе ноги. Годри тогда была в столице, она примчалась на следующее утро, в совершенно невменяемом состоянии, вся в слезах. Она накричала на меня, потом разрыдалась, а немного успокоившись, вдруг сказала:
— Я не знаю, что я буду делать, если ты умрешь.
— Жить, — сказал я, но мы оба знали, что это неправда. Жить она не сможет.
Это отчасти — и даже в большей степени — моя вина. Я не должен был доводить до этого, нельзя было позволять ей так привязываться ко мне. Но… я допустил ошибку; я часто ошибался в жизни. Если бы Идрай убил меня тогда, она смогла бы это пережить. Она прожила без меня це-лый год. Но потом все изменилось, и основную роль в этом сыграло ее чувство вины. И мое одиночество, конечно.
В книгах это выглядит совсем иначе. Эти влюбленные, которые не могут жить друг без друга, они всегда молоды, красивы, а их страдания не-вероятно романтичны. В жизни же нет ничего романтичного. Страж Идрая и безрукий калека, который старше ее на тридцать лет. И это ведь проти-воестественно, когда двое живут — как единое целое. Годри так не кажется, но я слишком рано вошел в ее жизнь, и ей просто не с чем сравнивать. А я думаю, что это противоестественно и, в сущности, очень страшно — когда одному человеку
Два или три года назад в замке Хардн остановилась авеста с южной границы. Барон Дэр, отец Годри, был очень рад: не смотря на близость к столице, замок расположен в очень пустынной местности. А вечером, по-сле ужина, ко мне подошел командир авесты — грузный седой мужчина с красным лицом.
— Орд, не узнаешь?
И тогда я его узнал. Когда-то мы служили вместе на границе, потом он был одним из участников восстания, приближенным прежнего импера-тора. И вот как мы встретились
— А ты почти не изменился, Орд.
Я кивнул. Да, почти. Почти не изменился. Вот черт!
— Сядем, — сказал он.
Мы сели за стол, а он все смотрел на меня, и вид у него был смущен-ный.
— Как это с тобой случилось?
— Наша жизнь такая, — сказал я вяло, — Сам знаешь
— Да-а… — вздохнул он, — Так и есть…
— Как там на границе?
— Что там может быть? Война — она война и есть… Сам Идрай прие-хал…
— Я знаю.
— Ну, да. С его приездом дела пошли на лад. Да и Отце…
Я поднял голову. В красноватом отблеске свечей наши взгляды встретились, и он отвел глаза.
— Это Стража Идрая так теперь называют, — пояснил он, — Это ведь ты ее учил?
— Да, — сказал я.
— У нее твоя манера вести бой… Она вполне достойна твоего про-звища, Орд. И твоей славы.
Меня это как-то ужаснуло тогда — то, что ее зовут моим старым про-звищем. Годри всегда любила повторять: "я — это ты", — и в какой-то мере я соглашался с этим. Она действительно похожа на меня, но ведь это я ее вырастил. Только даже учителя и ученика не зовут обычно одним прозви-щем…
Последний раз я видел ее две недели назад. Была ночь, я вдруг про-снулся и увидел Годри, стоящую на коленях рядом с кроватью.
— Я не хотела тебя будить, — виновато сказала она.
Волосы у нее были мокрые, и с них капала вода — на улице шел дождь.
— Я на минутку, я только хотела посмотреть на тебя. Я просто свер-нула с дороги, меня там ждут. Я тревожилась за тебя: ты здоров?
— Я простудился…
— Ты береги себя, ладно? Ты ведь уже не мальчик.
— Ага, я старик.
Она прижалась мокрым лицом к моему лицу и стала осторожно це-ловать мои глаза, лоб, щеки.
— Нет. Нет. Какой из тебя старик. Ты еще и меня переживешь.
— Переоденься, ты же совсем промокла.
— Нет, мне пора, — она встала, — Ты береги себя. Я хотела тебе ска-зать…
— Что?
— Знаешь, о чем я жалею больше всего? Нет, я потом тебе скажу, ко-гда вернусь. Береги себя.
А через неделю пришло письмо. Оно начиналось без приветствий:
"Я так и не посмела сказать тебе это в глаза. Ты запретил мне гово-рить об этом, и я не говорила, но я много об этом думала. Тогда я специ-ально приехала, чтобы сказать тебе, но не посмела. Но так, на расстоянии, я могу сказать тебе об этом. Знаешь, о чем я жалею больше всего? О том, что тогда нам помешала тревога.