Круг

Ялкайн Яныш

— Туда нас не пустят, — оказал знакомый мариец. — Вон рядом трактир, пойдем туда.

Выпили, поговорили. — Эман поведал знакомому про свое горе. Говорить приходилось громко, потому что в трактире стоял шум и гомон: играла гармошка, какой-то пьяный плясал, кто-то пел, все кричали, стараясь перекричать один другого.

— Вот что я тебе посоветую, Эман, — сказал знакомый мариец. — Плюнь ты на этот хутор. Все равно, даже если Орлай Кости отделит тебя, хорошей земли не даст, а на плохой намучаешься.

—

Легко сказать «плюнь», — вздохнул Эман. — Думал я город уехать, да жаль семью бросать. Сына жаль. Жену то не так. Знаешь, теперь мне кажется иной раз, что я женился на ней сдуру, не очень даже любя…

— Семью не надо бросать. Я не говорю тебе, чтобы ты семью бросил. Надо вам всем переселяться.

— Куда?

— Разве не слыхал, что сережкинские и луйские мужики переселяются в Енисейскую губернию? Их выборный по этому делу и приехал. Видел на постоялом дворе?

Эман махнул рукой.

— Не верю я, чтобы где-нибудь было хорошо!

— Глупый ты, рано голову вешаешь. Один человек из нашей деревни съездил уже в Сибирь, землю посмотрел, с волостным правлением тамошним договорился. Можно в той волости обосноваться, земли там много, земля плодородная, переселенцам большие участки дают.

— Деньги нужны, чтобы в такую даль ехать, а где их взять?

— Деньги дает переселенческое управление. Немного, правда, но все-таки помощь. Землю свою здесь можешь продать, скотину — вот и будут деньги на первое обзаведение.

— Как же я могу продать? Земля и скотина записаны на имя Орлая Кости, а не на мое.

— Свою долю ты имеешь права записать на свое имя, никто тебе этого не запретит. Давай собирайся и присоединяйся к партии переселенцев, вместе-то легче, чем одному.

— А земля там действительно хорошая?

— Ходоки говорят, очень хорошая. Чернозем, кругом вода, рыбы много, леса бескрайние, белок, лисиц видимо-невидимо! Я бы сам туда поехал, да не могу отца бросить. Стар он. говорит: «Где родился, там и помру. После моей смерти езжай, куда хочешь».

Эман поднял голову, глаза, его заблестели.

— Где записываются на переселение? — опросил он быстро.

— Вот вернемся, сведу тебя со старшим переселенческой партии. Он тебе все разъяснит.

— Может, поедем к нему сейчас?

— Экая у тебя неспокойная душа! Не торопись, успеешь. Посидим здесь еще немножко, послушаем, как поют. Может, поставишь бутылки две-три пива, а?

— Вот чудак! Конечно, поставлю. Эй, пива! — крикнул Эман половому.

Но половой, сделав вид, что не слышит, прошел мимо. Тогда потребовал пива приятель Эмана. Другой половой принес бутылку.

— Ты татарин что ли? — спросил Эман.

— Татарин, — согласно кивнул половой, потом сказал — Не шуми, вон те русские рядом с вами

думают, что вы над ними смеетесь, один пьяный хочет вас бить.

— Пусть лезет, если хочет получить по голове! — приятель Эмана засучил рукава и стукнул кулаком по столу. — Видишь?

— Ладно, вижу, вижу, — улыбнулся татарин и отошел от них.

Эман, подняв стакан, шестой раз читает:

— «Пиво завода Восточная Бавария — Оскара Петцольда в Казани. Генуя, Бордо, Брюссель».

— Ты почему мало пьешь? — спрашивает Эман товарища. — Хочешь, чтобы я один все выпил? Брюссель!

— Я свое выпью, торопиться мне некуда, — отвечал товарищ.

Народу все прибавлялось. Было так накурено, что казалось, будто вместо пива из стакана течет густой табачный дым… Скоро Эман с товарищем напились допьяна и в обнимку отправились на постоялый двор.

В это время Орлай Кости уже третий раз опрашивал Амину:

— Куда поехал твой муж? И почему тайно?

— Я же сказала, в город поехал, сыну за лекарством.

— За лекарством тайно не ездят!

— Торопился он, не успел сказаться, велел мне передать.

— Что, Сергей сильно заболел?

— Болен, не видишь разве? Плачет, понос у него. А ты коня больше, чем внука родного, жалеешь!

Амина заплакала.

— Не верю я твоим слезам, знаю — нехорошему учишь мужика.

— Чему я его учу?

— Сама знаешь!

— Не знаю я ничего! Ничего ему не говорила! Мне и говорить-то некогда, день и ночь работаю, от усталости ничего не вижу!

— А кто говорил, чтобы скорее отделяться?

— Не я это выдумала, ты сам обещал.

— Я свое слово сдержу, но тебе об этом говорить нечего, не твоего ума дело.

— Ты три раза уже нас обманывал…

Орлай Кости поднял плаза к небу и глубоко вздохнул.

— Видишь, господи, какую я дочь вырастил! Двадцать три года пою-кормлю, а она, вместо благодарности, обманщиком называет!

— Что тебе господь? У тебя один бог — деньги. Из-за них ты и мать не жалеешь, и старика Орванче заставляешь день и ночь работать. Лопнешь когда-нибудь от жадности, попомни мое слово.

— Ах, ты так со мной заговорила? Сегодня же выгоню тебя с твоим мужем-голодранцем! Если вам мало моей доброты, идите милостыню собирать!

— С тебя станется! Выгонишь. Разбогател от нашей работы, теперь мы лишние тебе!

— Где твой муж? Коня украл, небось, продал уж и пропил.

— Хоть бы и продал? Он не одного, двух коней может продать, все нашим горбом нажито!

— Вашим горбом? Да весь ваш труд в ваше же брюхо ушел!

— Бессовестный ты! Жадность тебя одолевает. Ты нас и отделять потому не хочешь, чтобы мы даром работали на тебя!