Круг
Шрифт:
— Ох, верно, — засмеялся Эликов. — Эти экзамены много крови попортили молодежи.
— Жена одного чиновника, — продолжал Володя, — спрашивает мужа: «Почему ты раньше смотрел только на меня, а теперь смотришь на посторонних женщин?» — «Потому что раньше ты была посторонняя», — ответил муж.
Жена Эликова закусила губы.
— На собрании председатель говорит, — Володя встал, как председатель собрания. — «Господа, проголосуем: пусть те, кто согласны с проектом, встанут, а кто против, пусть
Моркин испуганно взглянул на Володю:
— Как бы тебя самого, племянник, за такие слова не посадили.
Володя засмеялся.
— Если таких, как я, сажать, так всю Россию посадить придется.
— Все-таки поостерегись, по кричи, — Моркин испуганно огляделся.
— Ладно, дядя, не буду. Слушайте лояльно смешное. Один марийский богатой был ужасный скряга, и жена у него была скряга. Маленькая дочь попросила конфетку, а мать говорит: «Не дам, ты съешь».
— А дальше что? — спросил Моркин.
— Все.
— Что ж тут смешного?
— Ничего, но зато лояльно.
— Потешаешься над стариком.
— Не буду, дядя, не сердись. У одной бабы был муж пьяница, он никогда на жену не обижался, даже хвастался ей: «Такая она у меня заботливая, даже сапоги с меня снимает». — «Когда из кабака возвращаешься?» — «Нет, когда в кабак собираюсь».
— Будто про меня сказано, — засмеялся Моркин. — Рассказывай, Володя, рассказывай, я не обижаюсь.
— В городской парикмахерской парикмахер говорит клиенту: «Хорошо тебя, барин, стричь, волосы у тебя сухие и жесткие, как щетина у свиньи».
— Не мог парикмахер барину так сказать, — усомнился кто-то из гостей.
— Ну, чего не знаю, того не знаю. А вот такой случай вправду был. Бродяга на улице просит прохожего: «Дай, барин, гривенник на ночлежку». — «Вот тебе восемь копеек, больше дать не могу». — «Стыдно тебе, барин. Ты ж не Министерство финансов, а я не Народное просвещение…»
Моркин вскочил.
— Разве можно над нашим ведомством смеяться?
— Ай! — в притворном испуге закричал Володя. — Опять дяде попало. Ладно, больше ничего рассказывать не буду.
— Рассказывайте, рассказывайте, — послышалось кругом.
— Ну, ладно. Загадаю одну загадку напоследок и хватит. Кто скорее пьяным напьется, мужик или барин?
— Мужик, — сказала Настя.
— А почему?
— Постой, постой, — вмешался Моркин. — Тут надо выяснить, что они пить будут? Монопольку или шампанское.
— Ну, скажем, монопольку.
— От монопольки барин первым пьян будет.
— Почему?
— Не привык он к ней.
— Нет, мужик, — сказала Настя. — Ему закусывать нечем, все барин отобрал.
— Все верно сказала, только одно забыла. Я ж тебе говорил.
Все
— Так вы вперед стакнулись! — воскликнул Моркин.
— Ну, хватит разговоров, — оказал Володя. — Давайте лучше петь и танцевать!
Володя часто подсмеивался над дядей, но тот не принимал этого близко к сердцу. И только когда племянник зло говорил о современном политическом положении в России, Моркину становилось неловко и тяжело. Он старался прогнать это чувство.
«Молодые больше нас знают, может, Володя и прав», — думал он.
Однажды, когда Володя вернулся вечером с лыжной прогулки, Моркин сказал ему.
— Читал в «Губернских ведомостях» — опять про полеты на аэроплане пишут. Как летают!
— Летать-то летают, да многие этак в могилу залетают.
— Нет, ты не прав. Я читаю все сообщения о полетах и в газетах, и в «Ниве». Надо сказать, что авиационное дело в России развивается и набирает силу!
— Разве может что-нибудь развиваться в России? — засмеялся Володя.
— Почему же не может? Ведь в Европе…
— Ты с Европой Россию не равняй! Далеко нам до нее.
— У тебя нет никакого патриотизма! — рассердился Моркин.
— Ты путаешь патриотизм с приятием и одобрением нашей дикости и невежества!
— А все-таки аэропланная промышленность у нас развивается! Вот я читал, что во время соревнования офицеров на «Приз русской женщины» поручик Мотыевич-Мациевич покрыл расстояние за пять минут тридцать четыре секунды. Это значит, его скорость 90 километров в час.
— А во Франции еще в позапрошлом году…
— Мы не о Франции говорим, а о России! И года еще не прошло с тех пор, как Мотыевич-Мациевич получил приз, когда авиатор Хиони на моноплане своей конструкции за час пролетел сто одну версту, а участник соревнований того же военного ведомства Бутми — сто четыре версты и более семи минут парил на высоте пятьсот четыре метра. Вот какие есть у нас бесстрашные люди!
— Нет, дядя, пока летает двуглавый орел, — Володя кивнул на царский герб на географической карте, — как бы высоко ни поднялся человек, ум его подняться не сможет. Одно из двух: или орел, или аэроплан. Иначе останемся мы навсегда «Рассеей».
— И в «Рассее» много мастеров.
— Я разве говорю, что мало? Мастеров много, но нет свободы для творчества.
— Мастера у нас замечательные! Лет пятнадцать назад был я в Нижнем Новгороде на выставке…
— Я слышал об этой выставке. Говорят, там изделия марийцев тоже были показаны. Правда это?
— Правда. Особенно мне понравился кустарный отдел. Изделия вятских мастеров до того хороши, даже не верится, что они сделаны кустарно, примитивными инструментами.
— Вятские кустари издавна славятся.