Круг
Шрифт:
— Опоздал ты, Петрунин уже вывозит.
— Правда?
— Сам видел.
— Что же мне делать? Я в столовой много задолжал…
— Надо найти какой-то выход, пока не получишь Настины деньги.
— В этом медвежьем углу трудно сыскать выход!..
— Егор Микряков нанял двоих наших городьбу городить, но они оба заболели. Я нанялся к нему, нужен еще человек. Пойдешь?
— За сколько?
— Да за сколько бы ни было!
— Ладно, согласен.
Вечером усталый Аланов вернулся домой и увидел у себя Яика Ардаша.
— Ты откуда взялся? — удивился Аланов.
—
— Теперь я тоже могу сказать: для чего ты в этот медвежий угол приехал, мало того, что я здесь? — улыбнулся Володя.
— Ну да ничего, Ермаковское так Ермаковское, и здесь люди живут, как-нибудь и мы… Деревня эта не такая уж безвестная, напрасно ты ее медвежьим углом называешь. Знаешь, кто здесь до нас жил в ссылке?
— Знаю, Курнатовский.
— Не только он. Тут жили Лепешинский с женой, потом Сильвин и Панин. Но главное: сюда в 1899 году приезжал из Шушенского Ленин и провел тут собрание марксистов. Тогда была вынесена резолюция против ревизионистов. Да, деревню Ермаковскую многие знают.
— Но почему тебя сюда перевели? — спросил Аланов.
— Помнишь, я тебе показывал своего хозяина?
— Лавочника?
— Ну да. В прошлом году он согласился взять меня приказчиком, и даже исправнику написал, что берет меня. Только благодаря этому меня перевели в город. Лавочник видел, что я работаю честно, старательно, и хо-рошо ко мне относился. Но второй приказчик был вор и прохвост, он и меня подбивал жульничать, да я не согласился. Тогда он на ремингтоне напечатал такое письмо: «Дорогой Петр Леонтьевич! Мы начали работу, дела идут хорошо. Исправник только за гимназистками бегает, ничего не замечает, это нам на руку. И мой хозяин-лавочник— дурак, его легко обманывать. Пиши, что у вас, скоро ли начнете? Боевой привет! Ардаш Яиков».
— И куда он с этим письмом? К исправнику что ли? — спросил Володя.
— Нет, он сделал хитрее: вложил в конверт, на конверте безо всякого адреса напечатал: «Петру Леонтьевичу», подкрался к моему окну и через открытую форточку забросил на стол, а сам побежал с доносом в полицейское управление. Я в это время в магазине был, без меня пришли, сделали обыск, нашли это письмо. Больше ничего, мои бумаги им в руки никогда не попадутся. Соседская девочка видела, что письмо было мне подброшено. Но исправник слушать ее не стал. Хозяин мой перепугался, сказал, что увольняет меня, вот я и очутился снова в деревне. Ну да ничего, брат, всюду жизнь! Не пропадем, верно? — Яик Ардаш схватил Володю и попытался его поднять. — Ох, не получается, видно, стареть начинаю. Бывало, на Астраханской пристани пятипудовые ящики, как игрушки, таскал… Да, года проходят, не остановишь… Ну, а ты как живешь? Знаешь что, я не стану искать себе квартиру, пусти к себе.
Володя обрадовался. Что бы там ни было, а с хорошим другом, да еще с таким, как Яик Ардаш, будет легче.
Он показал Настино письмо. Яик Ардаш прочел, «сказал одобрительно:
— Хорошая девушка, видать.
Потом он показал Володе конверт, спросил:
— Видишь?
— Конверт как конверт.
— Посмотри внимательнее.
— Ничего не вижу.
— Край
— Совсем незаметно!
— Теперь они наловчились делать это незаметно.
— А если бы на письме была сургучная печать?
— На сургучную печать наклеивают хлебный мякиш, и она на нем отпечатывается. Потом сургуч ломают, письмо читают и на новый сургуч переводят печать с хлебного мякиша.
— Действительно, наловчились охранники!
— Мы тоже не лыком шиты. Если, нужно сообщить что-нибудь тайное, у нас есть свои методы.
— Знаю я один метод, — вспомнив, как писал дневник молоком, сказал Володя.
Возвращая письмо, Ардаш улыбнулся.
— Ну, Володя, скоро домой вернешься, свадьбу сыграешь, а?
— Кто знает, вернусь ли, не своя воля…
— Не бойся, минет срок, никто тебя здесь задерживать не станет… Эх, жалко, не придется мне на твоей свадьбе погулять… — вздохнул Яик Ардаш, но потом засмеялся и сказал:
— Слышал я одну забавную историю про женитьбу. В прошлом веке один богатый поляк князь Любомирский женился на девушке по фамилии Шейковская. Женился он против воли отца. Отец пожаловался царю Николаю Первому на непослушного сына. Царь распорядился так: «Брак объявить недействительным. Любомирского в наказание за неподчинение отцу отправить на Кавказ солдатом на три года. Шейковскую считать девицей».
Долго еще в тот вечер Ардаш и Володя сидели, разговаривали и смеялись.
СЕДЬМАЯ ЧАСТЬ
Сегодня особенно хорошо на Урюп-реке! Взглянешь с гористого берега на реку — вода блестит на солнце, как стекло, а отражения деревьев, возвышающихся по берегам, похожи на таинственный лес, опрокинутый в водную глубь.
— Эма-а-ан! — слышится с берега. Голос летит далеко, дважды отдастся эхом и только потом замирает.
Посреди реки виднеется лодка. Три рыбака в ней тянут сеть; вторая лодка качается на легкой волне чуть поодаль.
— Эма-а-ан!
Звук голоса как будто раздваивается: летит в тайгу, стелется по воде.
Один из тех людей, что тянут сеть, оборачивается, чтобы взглянуть на кричащего с берега человека. От его движения лодка качнулась, по воде побежали волны.
— Эма-а-ан!
Эман приставил ладонь ко рту, крикнул:
— Чего тебе, отец?
Не дожидаясь ответа, он повернулся к своим товарищам и, продолжая тянуть сеть, сказал:
— Вот ведь беспокойный какой! Скучно ему без дела сидеть, сюда пришел…
Рыбы золотыми кольцами выпрыгивали из сети, падали на дно лодки.
— Эма-а-ан! Левее держите, левее-е! — кричит с берега старый Кугубай Орванче.
— Чего-то руками машет, — сказал один из рыбаков.
— Пусть машет, ты на сеть смотри, а не на него, — ответил Эман. — Рыбы, видно, много, сеть тяжело идет. И на той лодке тянут с трудом.
Кугубай Орванче не унимается:
— Левее-е, говорю! Всю рыбу упустите-е!
Но вот лодка, полная рыбы, причалила к берегу. Кугубай Орванче торопливо спустился по тропинке. Подошел, опираясь на палку, сказал: