Круги Данте
Шрифт:
В воздухе повисло короткое молчание. Униженный Данте ерзал на своей скамье. Граф откинулся назад в кресле, чтобы продолжить монолог. Он смотрел в потолок, словно наблюдал, как его слова слетают с губ и, будто невидимые змеи, начинают танцевать в воздухе, прежде чем заостриться, как кинжалы, и вонзиться в измученные уши его собеседника.
– И чтобы достичь поставленных целей, нужно было посеять ужас, - продолжал говорить наместник, защищенный броней цинизма, - теперь действительно не осталось иного средства, как принести в жертву невинных. Первый пример - тот несчастный, чьи останки были найдены на ветвях дерева в Ольтрарно, тот самый, чью смерть вы посчитали далекой от вашего произведения. Этому человеку было все равно, кто захватит власть, он никогда не испытывал влияния ни одной партии. Неизвестные и простые - это и есть те горожане,
– И иногда они восстают, - вставил Данте с чувством.
– Иногда, - подтвердил наместник с оттенком разочарования в голосе.
– И в этом случае они были готовы поступить так же, хотя их действия были пресечены.
Данте хорошо понимал то, о чем говорил наместник. Он сам был свидетелем жесткого противостояния солдат и зрителей жуткой картины на склоне горы Кручес и боялся, что мятеж вспыхнет по всему городу. Тогда он даже не подозревал, что некоторые участники этого противостояния были организаторами этих происшествий.
– Но, по крайней мере, это принесло пользу, - продолжал Баттифолле с новой силой в голосе.
– В итоге получился союз партий, зарождение мира и всеобщего принятия сеньории. Но я думаю, что наговорил об этом уже достаточно.
– Зачем тогда продолжать?
– спросил поэт опустошенно.
– Зачем нужны были новые преступления?
– Нельзя было упустить удачу, - оправдался граф, представляя свои аргументы с той же порочной логикой, которая пропитывала все его разъяснения.
– Было принято компромиссное решение. Оно предполагало присоединение шести приоров к семи, которые теперь захватили власть. Однако оставалась необходимость продолжать влиять на исход ближайших выборов. Кроме того, однажды введя в действие план такого рода, поверьте мне, выгоднее руководить его исполнением, чтобы потом вовремя его остановить. Последнее убийство должно было завершить картину.
– Последнее, после которого были раскрыты преступники, - уточнил Данте.
– Откуда вы вытащили этих убийц? Они тоже были частью мирного плана, подготовленного королем Пульи для Флоренции?
– Нет. Вы же поняли, что ничего не было запланировано, - ответил Баттифолле, не теряя самообладания.
– Я познакомился с этими несчастными гораздо раньше, чем мне в голову пришла флорентийская идея. Моих ушей достигли новости о тревожных настроениях среди населения Поппи. Ходили слухи об иноземных бродягах, некоем подозрительном братстве. Суеверия вместе со страхом перед ересями создали истории о сатанинских обрядах. Я полагаю, что это были рассказы старух, простых и невежественных людей. Но все же я решил в этом разобраться. Мы живем в очень неспокойные времена, так что подобные вещи стали обыденностью, - сказал граф.
– Найти их было нетрудно. По правде говоря, они оказались просто безумцами, которые не слишком хорошо скрывались, если вообще пытались делать это. Меня удивляет, что вы не вышли на них раньше.
– Этого вы хотели от меня с самого начала, - пробормотал Данте.
– Поэтому вы подталкивали меня к продолжению расследования.
Баттифолле улыбнулся, опустив глаза на свои руки, вытянутые на столе. Они были большими, сильными - руки человека, привыкшего постоянно использовать свою силу. Поэт почувствовал слабый вес собственных дрожащих рук. Такими бессильными и пустыми он ощущал их, что, если бы руки графа схватили их, они сплющились бы, как хрупкая скорлупа ореха.
– Иноземное происхождение, намерения, тайна отрезанных языков, - продолжал граф.
– Это были более чем подходящие приметы того, что что-то неприятное скрыто в них. Было ясно, что они беглецы и стоят на краю могилы, словно на самом деле у них не было другой цели, кроме как избежать костра. Они абсолютно не производили впечатления отлученных, которые хотели мирно жить отшельниками. Их предводитель, единственный,
– Но вы этого не сделали, - произнес Данте.
Баттифолле глубоко вздохнул, откидываясь всем своим большим телом назад. Иногда он принимал вид доброго учителя, который должен был объяснять такие очевидные и логичные вещи упрямому и зазнавшемуся ученику.
– Данте Алигьери, - начал он медленно, - вы долго занимались политикой. Вы даже занимали весьма ответственный пост приора этой республики. Вы знаете, что даже суд принимает такие решения очень осторожно, понимая их возможные последствия. Вы бы не проголосовали в те сложные дни за соломоново решение об изгнании из Флоренции одинакового числа черных и белых, даже зная, что это решение не соответствует их вине? Вам не кажется несправедливым, что вы действовали против вашего собственного друга? Подумайте.
Баттифолле жестоко управлял чувствами поэта. Он словно вонзил иглы в его сердце, напомнив о тех днях крушения надежд, об изгнании Гвидо Кавальканти, «первого из его друзей». Дружба, которую ему так и не удалось вернуть, потому что Кавальканти расстался с жизнью уже в изгнании, став жертвой эпидемии в Сарзане.
– Идет поиск согласия между гражданами, вы это знаете, - продолжал граф.
– Что касается убийц, то я больше думал о том, чтобы держать их под неусыпным контролем. Сейчас опасные времена, я же говорил вам. Любые союзы и соглашения непостоянны. Я не знаю, играете ли вы во что-либо, но вам должно быть известно, что хороший игрок никогда не выкладывает все свои карты на стол. Он всегда хранит что-то для подходящего случая. Я решил, что эти бегины станут моей козырной картой, если однажды придется доставить какую-то радость папе Иоанну, подав их головы ему на блюде.
– А пока что вы перевезли их во Флоренцию, чтобы они сеяли ужас, - презрительно произнес Данте.
– Я перевез их во Флоренцию, чтобы контролировать, - поправил его граф.
– Я не хотел, чтобы они оставались в моих владениях. Позднее я открыл их способности, послужившие исполнению моих планов. Я уверяю вас, что эти кровожадные ублюдки наслаждались каждым из своих преступлений.
– Вы организовали хорошее линчевание, когда поняли, что они раскрыты, - напрямик обвинил его поэт.
– Вы меня переоцениваете, - возразил Баттифолле, полностью погрузившись в сложную игру, в которой было трудно различить правду и ложь.
– Вы знаете, в каком возбуждении находилось население. Подозрений в виновности более чем достаточно, чтобы выместить гнев. Те, кто поджег их убежище, желали их смерти больше, чем я.
– А вы, - уточнил поэт, - что вы им пообещали? Что вы обещали им до вчерашнего дня, что эти убийцы чувствовали себя так уверенно? Свободу? Возможность продолжать безнаказанно совершать преступления?
– Им не нужно было ничего обещать, - сухо сказал граф; он хотел сохранить твердость, но нервничал и избегал взгляда Данте.
– Раньше или позже они бы получили наказание, которое заслужили за свои преступления, прошлые или будущие.
Данте был в ужасе. Граф Гвидо Симой де Баттифолле казался ему очень опасным человеком, хитрым и непредсказуемым змеем, и не из-за своей власти или силы, но из-за безграничного цинизма, с которым он был готов править. Он поощрял убийц, руководил преступлениями, но только их непосредственные исполнители заслуживали презрения и наказания. Данте представил эти твердые, сильные, могучие руки графа на своей шее и понял, что попал в ловушку. Каждая фраза, произнесенная хозяином дома, каждое его признание превращались в пропасть, точнее, в болото, затягивавшее ноги поэта.
– Будущие?
– уточнил Данте.
– То есть были бы еще убийства?
– По необходимости, Данте Алигьери, - громко подтвердил граф.
– Битва не заканчивается после определенного количества потерь. Борьба всегда идет до полной победы или до того, как предстоящее поражение вынудит отступить.
– И кто выиграл эту битву, мессер граф де Баттифолле?
– скептически спросил Данте.
– Флоренция!
– торжественно воскликнул наместник.
– Разве вы не понимали, что это за игра?