Круги Данте
Шрифт:
– Вы даже не будете их судить?!
– удивленно воскликнул Данте.
– Судить их? К чему?
– ответил тот с суровым, почти каменным, лицом.
– Они признают свои преступления. Они даже хвастаются ими. Вы желаете публичного спектакля, на котором этот безумный случай будет предан гласности, станет поводом к восстанию и распространению ересей? Флоренция не может постоянно сохранять равновесие на лезвии кинжала. Поэтому, с моей точки зрения, эти ублюдки уже вполне могут быть признаны осужденными.
– Но почему вы не хотите узнать, кто стоял за всем этим?
– спросил поэт, становясь все более
– Что это нам даст?
– спросил граф равнодушно, сохраняя величественность.
– Когда улей спокоен, то не стоит ворошить его. Кроме того, - презрительно добавил он, - только вы так думаете. Разве бегин признал это?
– Нет, он этого не сделал!
– ответил Данте, воодушевленно жестикулируя.
– Но это очевидно, потому что у него не было мотива для совершения этих преступлений.
Кто-то управлял ими, давал указания и посылал инструкции о том, как совершать эти убийства. Они следовали книге, которую, вероятно, вовсе не читали, при этом у них была ошибочная версия, которую они не могли бы достать нигде, кроме Лукки. Пресвятая Дева! Как может быть, что вы этого не заметили?
Баттифолле сохранял молчание. Он позволял говорить поэту, который кипел на медленном огне своих умозаключений.
– Мне трудно в это поверить, - продолжал Данте.
– Это совсем не похоже на вас. Как можете вы быть так слепы, чтобы не видеть того, что очевидно?..
Тут Данте резко замолчал. Он испытал неожиданное потрясение, словно проснулся в холодном поту на дьявольском рассвете. Долгие часы раздумий, тягучее восстановление по памяти разных подробностей преступлений и гипотезы, которые ускользали от него, словно кусок мыла, несовместимые и перемешанные кусочки мозаики сложились в четкую картину. И теперь неожиданно, молниеносно поэт понял правду, и появился горький осадок оттого, что этот вывод не был сделан раньше.
– Или в действительности, - снова заговорил Данте, теперь уже со страхом в голосе, - вы вовсе не таковы… так?
IV
…Nos autem quibus optimum quod est in nobis noscere datum est, gregum vestigia sectari non decet, quin ymo suis erroribus obviare tenemur. Nam intellectu ac ratione degentes, divina quadam libertate dotati, nullis consuetudinibus adstringuntur. Nec mirum, com non ipsi legibus sed ipsis leges potius dirigantur.
…Но нам, кому дано знать то, что есть в нас лучшего, не стоит идти вслед за толпой, тем более, когда мы обязаны противостоять ее ошибкам. Те, кто твердо следует разуму и здравому суждению, пользуются несомненной свободой, их не ограничивает никакой обычай; это не должно удивлять, потому что ими не управляют законы, а скорее они управляют законами.
Глава 52
Наступило тяжелое молчание, невыносимое, словно бездна разверзлась между двумя совсем незнакомыми людьми. Было даже слышно, как потрескивает огонь в светильниках. Искра от одного из них нарисовала красноватое пятно на полу. Выражение лица графа де Баттифолле изменилось, теперь на нем проступил новый интерес, отменявший, казалось, остальные заботы, которые заставляли его совсем
– Что вы хотите сказать?
– спросил наместник, ни на секунду не спуская глаз с собеседника.
– К чему вы клоните?
Данте кусал губы и смотрел в пол. Внутренне напряженный, внешне он выглядел печальным и замкнувшимся в себе, он сосредоточился на своих размышлениях.
– Что теперь будет со мной?
– наконец спросил он.
Баттифолле воспринял его вопрос спокойно, словно ответ на него был готов заранее.
– Мы заключили договор, - произнес он.
– Уверен, что вы помните его условия. Вы предоставили мне ваши услуги, и я всем доволен.
– Но в действительности я не раскрыл никакой тайны, - ответил поэт тем же бесстрастным тоном, не поднимая глаз.
– По моему мнению, - объяснил Баттифолле, - ваше расследование дало возможность поймать убийц. Вы слишком скромны…
– Я слишком глуп… - прервал его Данте.
Граф замолчал. Он был смущен и, не найдя нужных слов, ограничился тем, что пристально смотрел на своего гостя.
– Я глуп, потому что действительно поверил, что мое участие что-то значит, - продолжал поэт, подняв голову и посмотрев графу в глаза.
– Я глупец, потому что не сумел понять, что все мои шаги направляемы… более того, мной руководили, словно какой-то замечательной марионеткой, той же самой черной рукой, которая обычно дергает за ниточки во Флоренции… Как вы должны были смеяться над моим невежеством, мессер Гвидо Симон де Баттифолле, наместник и действительный исполнитель воли короля Роберта во Флоренции!
– Я вас не понимаю, - возразил Баттифолле, но не смог выдержать обвиняющего взгляда поэта.
– Даже теперь, когда вы не можете смотреть мне в глаза, - продолжал Данте с холодным спокойствием, - без сомнения, вы могли бы насладиться бессилием и невежеством, которые отражаются в глазах того, кого обманули. Я признал это, понимаете? Потому что это тот самый взгляд, которым посмотрел на меня несчастный в камере, пока захлебывался собственной кровью. Страдающий, запуганный, лишенный надежд и жестоко обманутый.
Даже теперь, когда Данте бросал ему вызов, граф избегал смотреть на поэта. Он медленно повернулся и стал ходить по комнате; дошел до двери, но выйти из комнаты не собирался.
– Да, мессер граф де Баттифолле. Обманутый, - продолжал поэт, свободный от давления своего собеседника.
– Потому что каждый миг он ждал момента, чтобы выйти из камеры. Он был уверен, что выберется из этой безнадежной ситуации, - объяснил поэт надменно.
– И, конечно, он ждал, что язык останется при нем. Когда он потерял его вместе со способностью говорить, он потерял и свое оружие, свое единственное оружие - возможность рассказать то, что знал; а с этим были связаны его надежды и его гордость. Вот что я увидел в том разбитом и окровавленном человеке. Но не было нужно, чтобы он рассказал мне еще что-то, потому что и без языка убийца раскрыл мне все то, что до сих пор я не был готов понять. Это нелепо, правда? Он посажен в хорошо охраняемую тюрьму наместника короля, но при этом надеется, что кто-то его освободит. И он был по-настоящему обманут, когда этот кто-то продемонстрировал, что не выпустит его на свободу.