Круги от камушка
Шрифт:
– Хым. Ну да, танцами сейчас в принципе можно заработать. А на какие ты хочешь?
– Современные, но не совсем. Знаешь, что-нибудь на основе рок-н-ролла, сложное и динамичное. Совсем современные я не люблю, они уже какие-то… попсовые. Что за танец, который за пять занятий можно освоить? А рок-н-ролл мы тут с одним парнем танцевали на его днюхе, так классно оторвались! – Леночкины глаза заблестели. – У него потолки высокие в квартире, так он меня крутил и кидал как надо, я аж визжала… А там была тренерша из одной студии, вот она потом подошла ко мне, поговорили. Я к ней сходила на занятия, посмотрела, попробовала… тяжело, конечно, но мне ж не привыкать. А так – классно, такой драйв… Она обещала и рекомендацию
– Офигеть. – Костик смотрел восхищенно. – Правда, классно, Шу. Я ж видел, ты обалденно танцуешь. Здорово, слушай… А Ромик как?
Девчонка глянула непонимающе:
– А что Ромка?
– Ну… Как бы, танцы – мужики, там… поклонники… Ревновать не будет?
В ответном взгляде сверкнуло изумленное веселье:
– Коськ, да ты что? Как будто у нас в секции сплошные девчонки! Я вообще-то сейчас одна на всю группу, на шесть парней! А в танцах, наоборот, кстати, так что уж с этим проблем не будет. А для поклонников – самбо, если слишком настойчивые, – она подмигнула.
– А, ну сорри. Я ж не знал. Вернее, знал, но не подумал. Как у вас вообще с Ромкой?
Веселье разом угасло.
– Да как… Непросто, конечно. Ругаемся часто. Когда вместе живешь, вылезает всякое, конфликты из-за выеденного яйца. Мы же еще дети совсем. Потом миримся, потом опять начинаем… я, в основном…
Грустные глаза были у Леночки в этот момент. Настолько неожиданно грустные, что Костик не удержался.
– Шу? А ты его… до сих пор любишь?
Девочка чуть заметно ссутулилась и поникла.
– Люблю, Коська. В том-то и дело.
Костик смотрел непонимающе, но подруга шагала молча. Потом снова заговорила, медленно и негромко:
– Понимаешь, как? Мне много чего в нем не нравится, раздражает, но когда он домой приходит – я просто… ну… забываю про все. Прощаю ему вообще все, понимаешь? Буквально носки ему готова стирать. Если он не появляется несколько дней, у меня депрессия. На выездах звоню ему каждый день, говорим по полчаса иногда, и все равно изо всех сил приходится себя держать, чтобы не расклеиться. Он, конечно, меня тоже любит, все делает, и по дому, и цветы мне дарит, и с мамой моей они душа в душу живут. Папа его недолюбливает, правда, но тоже… мирно пока. И при этом я вижу, что он сам по себе… никакой. Хороший, ну и все. Ты вот гораздо лучше… интереснее, веселее… просто нормальный человек. А он иногда вообще как робот. Работа, дом, деньги, семья – и все. В кино вечером сходить – его не вытащищь, «я устал, давай в выходные сходим?» Стихи я ему вообще не показываю, он этого просто не поймет. Про то, чтобы… извини… на крышу вылезти любовью заняться – да ты что, так только психи делают…
– Цывил, – дернул углом рта Костик. – И всегда был цывилом.
– Цивил, – уныло отозвалась Леночка. – Именно. А все равно я его люблю, и бросить не могу, и детей от него хочу. Боюсь, что когда-нибудь это пройдет, и что тогда? А если не пройдет – что мне, всю жизнь с роботом жить? Скажи – бред, да? Ругаю себя, но мысли куда денешь? А во сне тебя вижу… помнишь ту осень?.. – ее голос вдруг перехватило. – Как-то спросонья Ромку тобой назвала, хорошо, он торопился и не заметил…
Взгляд у Костика был – будто его выключили, а он еще не понял и шагает по инерции. Но Леночка этого не видела: она часто моргала, задрав голову, и продолжала тихо и взахлеб:
– Я тогда такая дура была, Кось… надо было с тобой остаться, а я… – она сглотнула, – …боялась. Что мама скажет, что друзья скажут… А любила ведь тебя. И сейчас люблю, еще больше. Больше, чем его. А сделать уже ничего нельзя, ты с Нелькой, я с Ромкой, ничего не поменяешь,
– Шу, – Костик прижал к себе неслышно вздрагивающую девочку. – Ну что ты. Не плачь. Ты самая лучшая, Шу. Самая-самая. У меня никого ближе нет, ну правда. И никогда не будет, хоть я десять Нелек встречу. Не плачь, солнышко… Ну, это жизнь, ну… Ну глупо, да, но все устроится. Шу… лапка… Ну ты ж его тоже по-настоящему любишь, если у тебя так. Значит, все правильно, так и надо. Привыкнете друг к другу, научитесь… повзрослеете, и будет у вас счастье, солнышко. И дети, и дом, все будет. А меня постепенно забудешь… отвыкнешь…
– Не хочу тебя… забывать… Кооська…
– Ну мышонка, ну что ты… Не совсем же забудешь, просто будем друг друга любить… тихонько… издали. Я тебя точно не забуду, никогда. Ты лучшая, лучше всех, всегда будешь. Без тебя мне не жизнь, Шу.
– Правда?.. Не забудешь?.. Никогда?..
Леночка подняла мокрые глаза навстречу Костиковым – и улыбнулась…
Вот такая же ее улыбка полтора с лишним года назад остановила меня посреди школьного коридора – будто на стену мордой налетел. Бывает так, что человек улыбается только губами, бывает – глазами и лицом, а бывает – вообще всем, что у него есть. Включая каштановый ёжик на макушке и левый… всмысле, большой палец левой ноги. Вот Шу – она как раз из таких последних. Сверкнула – и свернула на лестницу, а я стоял очумелый и думал: приглючилось? Или это вообще не мне?
Она потом говорила, что весь девятый класс на меня засматривалась. Врать не буду, не припомню: и сейчас-то Леночка неприметна на фоне прочих девчонок, а тогда вообще была на пацана похожа. В пацана она и переоделась, когда шла на первую нашу встречу.
Вообще, ни с кем никогда такого не испытывал, и больше уже не испытаю: неожиданно найти в кармане записку, написанную явно шифром, незнакомым почерком; просидеть два дня за расшифровкой, забив на школу и поругавшись с предками; прийти на указанное место и вытащить из тайника приглашение на свидание… тоже зашифрованное, уже по-другому. Еще день. Зашифровать ответ, в темноте, вздрагивая и оглядываясь, вложить его в тайник. Ждать три дня, считая не то что часы – минуты. Залезть на чердак незнакомого дома, не попадая от волнения руками по перекладинам.
…Когда из люка соседнего подъезда осторожно вылез стриженый пацаненок в футболке и драных трениках, я чуть не взвыл. Разыграли, сволочи! И только когда «пацаненок» робко вышел из темноты на свет и улыбнулся в закатном солнце – тогда меня и прошибло второй раз от пяток до макушки.
Заговорили мы с ней только часа через два, нацеловавшись и натискавшись до головокружения. Почему-то в тот раз даже мысли не было о чем-то большем. Потом она подтянула треники, заправила в них футболку размера Икс-Эль, обняла меня до хруста в ребрах, шепнула «До встречи!» – и нырнула обратно в люк.
Сколько потом было таких встреч, я не считал (хотя и можно: все ее шифрозаписки бережно хранятся в моем личном сейфе под кроватью). Осень выдалась теплая, бабье лето затянулось аж до середины октября, мы притащили на «свой» чердак одеяло и тюфяк… Опыта у нас обоих было – кот наплакал, но это совершенно не мешало. Потом до самой Нельки я ничего подобного не испытывал. Качать на себе легкое и гибкое тело Леночки, смотреть, как она двигается, дышит, закидывает руки за голову… гладить ее, целоваться притянув к себе – глаза в глаза – смеющиеся, сияющие, бездонные; потом перекатываться наоборот – и снова раскачиваться в такт, лаская все, до чего дотягиваются руки и язык, урча и взвизгивая от того, что в свою очередь вытворяют ее ладошки… кто бы заподозрил столько страсти и нежности в этой невзрачной пацанке!