Круги в пустоте
Шрифт:
Парнишка молчал, со свистом втягивая в себя воздух. Плечи его тряслись, глаза ошалело выкатились из орбит, и если бы не крепкие руки стражников, он наверняка бы шлепнулся в пыль.
– Ну хоть один умный нашелся, – желчно процедил второй из магов. – Ладно, начинаем.
Маги выстроились вокруг помоста кольцом, что-то тихо забормотали. Воины – Митька явственно видел это – напряглись, часть лучников взяла на прицел приговоренных единян, а часть – притихшую толпу.
Бормотание магов с каждой минутой делалось все громче и громче, постепенно Митька начал разбирать в нем какой-то сложный,
Потом он понял, что это уже не просто ритм – это песня, в которой нельзя было разобрать ни слова, но сама мелодия несла в себе смысл. И смысла этого Митька предпочел бы не ощущать, да куда там! Точно стальная рука сдавила его волю, перед глазами прыгали цветные пятна, а страх мутной пеленой обволакивал сердце. Точь-в-точь как на поляне в парке, когда плащ-болонья посмотрел на него. Мир вокруг пульсировал с бешеной скоростью, и мало-помалу вибрация эта передалась Митьке, ее невозможно было унять. Краем глаза он заметил, что и словоохотливый пацаненок, и суровый мужик слева, и вообще все вокруг тоже трясутся в такт магической мелодии.
Потом вдруг синие маги резко, точно по команде, остановились и подняли свои посохи, нацелив их на тихо бормочущих что-то единян.
– О Высокие Господа наши, возьмите же свое! – вскричал тот самый, что совсем недавно читал толпе лекцию о доброте здешних богов.
И тут Митька наглядно убедился, что здешние маги – настоящие. С концов посохов у каждого из них сорвалось гудящее синее пламя и устремилось к единянам. Огненные струи точно змеи обвили вскрикнувших людей. Крики, шипение, стоны, жадный треск огня, пожирающего человеческую плоть… Митьку замутило, он чувствовал, что еще немного – и его вывернет прямо на пыльную землю площади.
Несколько минут на каменном возвышении гудело пламя, метались в нем человеческие фигурки, кричали, таяли – а потом вдруг все разом кончилось, пламя исчезло. Четыре темных пятна среди серых камней. Четыре точки, расположенные слегка искаженным квадратом. Четыре буквы на гранитной странице.
А потом площадь взорвалась рукоплесканиями. Крик стоял такой, что у Митьки заложило уши. Толпа, еще секунду назад оцепенело взиравшая на хищное пламя, сейчас прыгала, вопила, хлопала в ладоши, фонтаном выплескивая в белесое от жара небо свою сумасшедшую радость. Мелькание рук, ослепительные улыбки, восторженные глаза. Митькин новый приятель, загорелый мальчишка в потертом кожаном ошейнике, прыгал и вопил вместе со всеми, крутился в безумной пляске, и сизые рубцы на его спине колыхались, точно ветви дерева, колеблемые ветром. А самое страшное – Митька чувствовал, что и сам готов задергаться в судорожных конвульсиях, захлебнуться не то смехом, не то плачем, хлещущие отовсюду волны радости подбрасывали его, крутили как щепку, и не было сил сопротивляться.
Потом вдруг безумие схлынуло, подчиняясь уверенному жесту синего мага. Народ вновь замер, готовый внимать каждому слову.
Маг, руководивший жертвоприношением, взошел на каменный помост, поднял свой посох и по новой пустился в рассуждения о доброте богов и пагубности учения
Возле какого-то забора, в нескольких кварталах от площади, его наконец вырвало. Мерзостный вкус во рту вернул его в реальность. Пошатываясь, Митька поспешил убраться отсюда, пока не выскочил кто-нибудь и не надавал по ушам.
13
Огурцы болели. Нежные еще листочки покрылись бурыми пятнами, скрутились, и всем своим видом намекали, что на зиму никаких банок закручено не будет. Виктор Михайлович не успел еще и переодеться в дачное, когда Настя скорбным тоном сообщила ему эту новость. Петрушко молча кивнул и пошел в огород осматривать потери. Да, действительно, какая-то зараза. Хотя, может, еще удастся спасти?
Крикнув жене, что чай будет пить позже, он направился к соседям с южной стороны. Чердынцевы славились в поселке как опытные огородники, у них и огурцы, и томаты, и всякий прочий овощ чувствовали себя как нельзя лучше. Вот любит же их земля, понимает…
К счастью, все семейство Чердынцевых было в сборе. Они пили чай в саду, под яблоней. Трава вокруг изобиловала опавшими цветками, казалось, кто-то разбрызгал из распылителя белую эмаль.
– Здоров, Виктор, – приветливо махнул ему из-за стола Сергей Ильич, – давай к нам. Что-то давно тебя не видно.
– Да работа все, работа, – пожал плечами Петрушко. – Работа, она как ревнивая жена. Вцепится и не отпускает. Зато, в отличие от жены, дает деньги.
– Да ты присоединяйся, Вить, – гостеприимно сказала Людмила Петровна, – посидим, побеседуем. В городе все торопимся, все спешим, так хоть здесь бы в нормальном темпе пожить.
– Да и то, – заметил Сергей Ильич, – тоже суета всякая. Вчера вон электричество вырубили, так с ведрами на пруд таскаться пришлось, поливать-то надо. Веришь, полдня туда-сюда пробегал.
– На тележке надо было, пап, – посоветовала Анька, пододвигая гостю чашку с душистым, настоенным на каких-то лесных травках чаем.
– Сломалась тележка, – хмуро объяснил Сергей Ильич. – Уже три дня как. Там ведь сверлить надо, а без электричества, видишь ли, дрель что седло без лошади.
– Слушай, Сереж, – сказал Виктор Михайлович, хлебнув сладкого, с добавкой то ли мяты, то ли мелиссы, чаю. – У меня что-то огурцы загибаются, какой-то вирус, наверное. Не знаю уж, чем лечить. Ты не сходишь, не глянешь?
– Да какие дела? – улыбнулся Сергей Ильич. – Сейчас подойдем, обследуем. Но лечение, как правило, одно – золы к корню подсыпать да поливать правильно. То есть утром, когда солнце еще невысоко, но обязательно теплой водой, двадцать четыре градуса как минимум. В бочках-то холодная будет, так ты кипяти на газу и разводи в лейке.
– Мои поспать любят, – виновато сообщил Петрушко. – Где уж им на восходе вставать?
– Да-а, – согласился Сергей Ильич, – проблема. Можно сказать, философская. Борьба противоположностей. Или борьба хорошего с лучшим.