Круглая Радуга

Пинчон Томас Рагглз

Сам ты откуда, сынок? Я вот из Кеноши, Висконсин. У моих стариков там маленькая ферма. Кругом поля под снегом и стойки ограждений аж до самого Чикаго. Снега наваливает на старые машины вдоль квартала метрами… большущие белые кучи… смахивает на Учёт Могил, там в Висконсине.

Хех, хех…

– Эй, Пенисьеро,– окликает Пэдди МакГонигл,– ты сё щё слышь тот звук?

– Ага, и кажись эт’ губная,– Пенисьеро сосредоточен на всчёсывании каждого волоса по отдельности, подрезая их на чуть разную длину, повторяет снова и снова, касается тут и там… Бог тот, в чьей власти знать число им. Атропос, кто в силах обрезать каждый на разную длину. Итак, Бог в личине Атропос, которую невозможно остановить, овладели Эдди Пенисьеро в эту ночь.

– У м’ня естя губная для тя,– веселится Пэдди Мак,– прям тута! Гля! Италяшкин кларнет!

Каждая долгая

стрижка событие. Волосы это ещё одна разновидность модулированной частоты. Достичь состояния благостыни, в которой все волосы когда-то распределялись абсолютно поровну, времён невинности, когда они спадали совершенно ровно, по всей голове Полковника. Ветры дня, рассеянные жесты, зуд, нежданные сюрпризы, метровые падения на пороге сна, осмотр небес, припоминание стыдобищ, всё с той поры отметилось на той безукоризненной обрешётке. Проходясь по ней в этот вечер, перестраивая её, Эдди Пенисьеро является агентом Истории. Попутно с переработкой головы полковника, длится вздрого-рождённый блюз—долгие переливы по дырам 2 и 3 соответствуют, по крайней мере в эту ночь, прочёсам по глуби волос, стволам берёз во влажно сгустившихся сумерках лета, подходам к каменному дому в густом парке, оленям парализованным вдоль плиток дорожки...

Блюз дело более низких, побочных частот—ты втягиваешь чистую ноту, в тональности, а потом понижаешь её мускулами своего лица. Твои лицевые мускулы часто смеялись, заходясь от боли, часто старались не выказать ни малейшей эмоции, сколько живёшь на свете. В какое из их расположений посылаешь чистую ноту как раз, отчасти, и воздействует на звучание в результате. Вот светское обоснование блюза, если духовный подход тебе не в жилу...

– Я не понимал куда попал,– рассказывает Полковник.– Просто спускался вниз вдоль тех здоровенных кусков разбитого бетона. Чёрная арматура вытарчивала из него… чёрно-ржавая. В воздухе посвечивали проблески королевско-пурпурного, недостаточно яркого, чтоб оттенить их концы, или растворить густоту ночи. Они выгибались вниз, удлинялись, одна за другой—когда-нибудь видел зародыш цыплёнка, только начавшийся? О конечно нет, ты же парень городской. Много чего узнаёшь, на ферме. Научает тебя виду зародыша цыплёнка, так что когда приходится карабкаться по горе бетона в темноте, и увидишь одного, или нескольких в небе вверху, но пурпурных, то знаешь на что оно похоже—это куда полезней, сын, чем город, там ты просто попадаешь из кризиса в кризис, каждый нового типа, нет опоры на то, что случалось уже повидать...

Ну вот он, осторожно пробирается по громадной развалине, его волосы в этот момент выглядят очень странно—наёжились вперёд от единой затылочной точки, большими длинными стрелками, образуя чёрный подсолнух или шляпу от солнца вокруг его лица, в котором основная черта длинные разползшиеся губы Полковника, лилового цвета. Всякая всячина цепляется за него из трещин в руинах, типа быстренькое радостное погружение наружу и обратно, тонкие руки-пинцеты, ничего личного, просто подумалось, подышу-ка чуть-чуть ночным воздухом, ха, ха! Когда они промахиваются по Полковнику—как у них всякий раз, похоже, и случается—так они просто вдёргиваются обратно с гм-хм игрока, ну может, в другой раз...

Проклятье, отрезан тут от моего полка, сейчас схватят и сожгут живьём эти дакойты! О Иисусе вот и они, Звери, пригибаясь, подбегают в отсветах версии города от Большой Пятёрки, красные и жёлтые тюрбаны, наркоманьи рожи в шрамах, обтекаемые как передок Форда ’37, те же глаза вразбежку, та же неподвластность Молоту Кармы—

Форд ’37 не под властью М.К? Да ладно чушь пороть! Они кончают на свалке металлолома, как и все остальные!

О, ты так в этом уверен, Скиппи? А откуда ж тогда такая прорва их на дорогах?

Н-ну ух, э, Мистер Всезнайка, из-за Войны это, новых машин сейчас не производят, вот мы все и должны держать нашего Старого Надёжного в отличном состоянии, потому что не слишком много механиков осталось на внутреннем фронте, а и нельзя делать запасы бензина, и мы должны держать А-наклейку в надлежащем приметном месте, внизу справа—

Скиппи, ты дурачок, у тебя опять пошли твои тупо тормознутые заезды. Вернись обратно, сюда, к стрелкам. Это где пути разделяются. Видишь там человека. На нём белый капюшон. А ещё коричневые туфли. У него приятная улыбка, но никто её не видит. Никто не видит, потому что лицо его всегда в тени. Но он

хороший человек. Он стрелочник. Он так называется, потому что он дёргает рычаг, который переводит стрелку. И мы едем в Счастьеполь вместо Больграда. Или Der Leid-Stadt’а как его называют Немцы. Есть даже жуткий стих про Leid-Stadt, который написал Немец по имени м-р Рильке. Но мы его читать не будем, потому что мы едем в Счастьеполь. Стрелочник сделал так, чтоб мы туда попали. И у него это запросто. Рычаг очень гладкий и легко движется. Даже ты смог бы переключать, Скиппи. Если бы знал, где тот находится. Но взгляни, какую громадную работу он сделал всего одним щелчком. Он послал нас всех в Счастьеполь вместо Больграда. Это потому что он знает, где находятся стрелки и где рычаг. Он один такой, кто вкладывает совсем мало работы и делает великие дела, во всём мире. Он может направить тебя по верной дороге, Скиппи. Ты можешь иметь свои фантазии, если хочешь, вряд ли ты заслуживаешь чего-то лучшего, но сегодня Мистер Всезнайка в хорошем настроении. Он покажет тебе Счастьеполь. Начнёт он с освежения твоей памяти насчёт Форда-1937. Почему это авто с лицом дакойта до сих пор на дорогах? Ты сказал «Война», как раз когда тарахтел по стрелкам в неправильном направлении. Война состояла из набора стрелок. А? Дада, Скиппи, правда в том, что Война придаёт жизнь всему. Всему. В том числе Форду. Эта история с Немцами-Япошками была только одной, довольно сюрреалистичной версией настоящей Войны. Настоящая Война никогда не кончается. Смертность снижается время от времени, но Война продолжает убивать много-премного людей. Просто теперь убивает их похитрее. Часто слишком усложнёнными способами, чтобы даже мы, на этом уровне, смогли уследить. Но кому надо гибнуть те гибнут, как в сражениях армий. Это те, которые встают, в Учебке, при отработке действий под пулемётным огнём. Те, кто не верит своим Сержантам. Те, которые промахиваются и проявляют момент растерянности перед Врагом. Таких вот Война не может использовать и потому они умирают. Выживают подходящие. А другие, как говорят, даже знают про свой краткий срок жизни. Но продолжают поступать как и раньше поступали. Никто не знает почему. Вот было б неплохо извести их вовсе? Тогда никого не убивали б на Войне. Здорово было б, правда, Скиппи?

Охренеть, ещё как здорово, Мистер Всезнайка! Ух,ты! Я-я не дождусь скорей увидеть Счастьеполь!

К счастью, ему и ждать-то не надо. Один из дакойт несётся прыжками аж присвистывает, шнур экрю шёлка гудит туго меж кулаков, нетерпеливая ну-давай-уже ухмылка, и как раз в тот же момент пара рук выклещивается из трещины в руинах и сдёргивает Полковника вниз, в безопасность, как раз вовремя. Дакойт падает на жопу и сидит, дёргает шнур, чтоб порвался, бормочет у блядь, потому что даже у дакойтов такая привычка.

– Ты под горой,– объявляет голос. Каменная пещеро-акустика тут.– С этого момента, пожалуйста, помни подчиняться всем надлежащим правилам.

Его проводник типа приземистый робот, светло серый пластик, с крутящимися фарами глаз. По форме смахивает на краба. «На Латыни это Канцер»,– грит робот,– «и в Кеноше тоже!» Как оказалось, он любитель одностиший, которые мало кому доходят кроме него.

– А вот и Вафельница-Роуд,– грит робот,–обрати внимание на смеющиеся лица у всех домов тут.– Окна наверху это глаза, забор зубы. Входная дверь тут нос.

– Посто-о-ой,– спрашивает Полковник, от вдруг пришедшей ему мысли– а как со снегом тут в Счастьеполе?

– С кем как?

– Ты увиливаешь.

– Я увильчивый любитель вин из Висконсина,– напевает грубиянистая машина,– и видел бы ты, как виляют медсёстры. Так что ещё новенького, Джексон?– Коротышка натурально жуёт жевательную резинку, вариацию Ласло Джамфа на поливинил хлориде, очень податливую, даже выделяющую отделяющиеся молекулы, которые благодаря остроумной Osmo-elektrische Schalterwerke, разработанной в Сименс, передаёт, закодировано, чертовски близкое подобие привкуса лакрицы Бимена в мозг робота-краба.

– Мистер Всезнайка всегда на вопрос выдаёт ответ.

– Да только вот его ответы под вопросом. Бывает ли снег? Конечно, в Счастьеполе идёт снег. До хрена снеговиков психанули бы без снега.

– Вот помню, ещё в Висконсине, ветер дул обычно вдоль дорожки, будто гость, который ждёт, что его впустят. Наметает снег на дверь, оставляет там сугробом… В Счастьеполе так бывает?

– Старый фокус,– грит робот.

– А кто-нибудь открывал дверь, когда ветер вот так метёт, а?