Круглосуточный книжный мистера Пенумбры
Шрифт:
– Хочу туда залезть.
Я работаю здесь всего месяц и пока не набрался нахальства нарушать правила, но любопытство Мэта заразительно. Он шагает прямиком в Дальнеполочный фонд и, остановившись между стеллажами, наклоняется к полкам, рассматривая прожилки древесины и фактуру переплетов.
Я сдаюсь:
– Ладно, только держись крепко. И книги не трогай.
– Не трогать? – спрашивает Мэт, встряхивая лесенку. – А если я захочу купить одну из них?
– Эти не продаются – их берут читать.
– Раритеты? Первые издания?
Мэт уже далеко от земли. Он шустрый.
– Скорее единственные издания, – отвечаю я. – Вне книжного индекса.
– А о чем они?
– Не знаю, – признаюсь негромко.
– Что?
Повторяя громче, я понимаю, насколько тупо это звучит.
– Я не знаю.
– Ты что, ни разу не заглянул?
Мэт останавливается и смотрит на меня сверху. Недоверчиво. Мне уже тревожно. Я вижу, к чему идет дело.
– Серьезно, ни разу?
Он тянется к полке.
Я думал потрясти лестницу, чтобы показать свое недовольство, но единственным исходом, более неприятным, чем Мэт, заглянувший в книжку, был бы Мэт, который разбился насмерть, упав со стремянки. Наверное. Книжка уже у него в руках: толстый том в черной обложке, с ним Мэту нелегко удержать равновесие. Мэт балансирует на ступеньке, а я скриплю зубами.
– Эй, Мэт, – говорю я, и голос у меня внезапно тонкий и плаксивый. – Может, ты просто постави… – Занятно.
– Тебе не…
– Правда занятно, Дженнон. Ты этого не видел?
Прижав книгу к груди, он делает первый шаг вниз.
– Погоди!
Почему-то кажется, что, если книгу не уносить далеко от ее места, нарушение будет не таким серьезным.
– Я поднимусь.
Я ставлю вторую лестницу рядом и карабкаюсь скачками. Через миг мы с Мэтом на одном уровне, и на высоте тридцати футов шепотом совещаемся.
Правда такова, что мне, конечно, до смерти любопытно. Я злюсь на Мэта, но и благодарен, что он сыграл роль беса, подталкивающего под локоть. Удерживая толстый том перед собой, он показывает мне страницы. Здесь темно, и мне приходится отклоняться в проход между стеллажами, чтобы хоть что-то разглядеть.
Вот за этим Тиндэлл и остальные прибегают посреди ночи?
– Я-то надеялся, это энциклопедия колдовских ритуалов, – говорит Мэт.
На развороте я вижу плотную вязь из букв, полотнище значков практически без единого пробела. Буквы крупные и жирные, отпечатанные на бумаге острохвостым шрифтом. Алфавит знакомый, романский, то есть обычный, а вот слова – нет. То есть, вообще-то, слов там и не видно. Страницы покрыты сплошными рядами букв – беспорядочная мешанина.
– С другой стороны, – продолжает Мэт, – почем мы знаем, что это не энциклопедия колдовских ритуалов…
Я выдергиваю с полки другую книгу, высокую и тонкую, в ярко-зеленой
– Может, это ребусы для развлечения, – говорит Мэт. – Типа, суперпродвинутый судоку.
Клиенты Пенумбры вообще-то как раз такого типа чудаки, которых видишь в кофейнях ломающими голову над шахматной партией с самим собой или решающими субботний кроссворд, с шариковой ручкой, угрожающе нацеленной в газетную страницу.
А внизу тренькает колокольчик. Ледяной страх пробегает от мозга к кончикам пальцев и обратно. От дверей доносится низкий голос:
– Есть кто-нибудь?
Я шиплю Мэту:
– Поставь на место.
Потом скатываюсь с лестницы. Сопя, выруливаю из-за стеллажей и вижу у дверей Федорова. Из всех клиентов, что я видел, он самый старый – у него белоснежная борода, а кожа на руках тонкая, как бумага. Но, пожалуй, он же и самый проницательный. Вообще, он сильно напоминает Пенумбру. Федоров двигает по столу книгу – он возвращает Клутье, – потом, четко пристукнув двумя пальцами, объявляет:
– Теперь мне нужен Мурао.
Вот и ладно. Я нахожу в базе MVRAO и посылаю Мэта обратно на лестницу. Федоров с любопытством разглядывает его.
– Еще один продавец?
– Приятель, – поясняю я. – Просто помогает.
Федоров кивает. Тут до меня доходит, что Мэт вполне мог бы сойти за молоденького члена клуба. Они с Федоровым оба сегодня в коричневом вельвете.
– Вы здесь уже сколько, тридцать семь дней?
Я не считал, но не сомневаюсь, что цифра точная.
У этих ребят все точно, как в аптеке.
– Верно, мистер Федоров, – бодро отвечаю я.
– И как вам?
– Мне нравится, – говорю я. – Лучше, чем сидеть в офисе.
Федоров кивает и подает карточку. У него 6KZVCY, конечно.
– Я работал в Эйч-Пи, – он произносит «хейч пи», – тридцать лет. Вот это был офис.
И развивает тему:
– Приходилось пользоваться хьюлеттовским калькулятором?
Мэт возвращается с Мурао. Это большой том, толстый и широкий, переплетенный мраморной кожей.
– Ну да, еще бы, – отвечаю я, заворачивая книгу в коричневую бумагу. – Всю старшую школу у меня был графический калькулятор. «Эйч-пи-38».
Федоров сияет, как гордый дедуля.
– Я разрабатывал двадцать восьмой, это был предшественник!
Я улыбаюсь.
– Он, наверное, еще где-то у меня лежит, – добавляю, протягивая ему через стойку Мурао.
Федоров хватает ее двумя руками.
– Благодарю вас, – говорит он. – А вы знаете, что у тридцать восьмого нет обратной польской нотации?
Он со значением похлопывает свою книгу (колдовских ритуалов?).
– …а надо сказать, ОПН – удобная вещь для такой работы.