Круглые кубики
Шрифт:
Впрочем, это некоторое лукавство. Нас, инопланетянок, было три. Что, согласитесь, совсем немного для элитной школы с углубленным изучением английского языка и зашкаливающим количеством детишек полномочных, временных поверенных и примазавшихся к ним из Внешторга. Практически дыша в затылок и наступая на пятки, в одном ряду со мной стояли белокурая длинноногая латышка Инга (о, как я мечтала в двенадцать лет иметь такие вот льняные локоны с нежными завитками в районе уха) и армянка Лилия.
Ингу потом отобрали в секцию спортивной гимнастики. Инга. Латышка ли? Может, и литовка, не помню уже. Точно на «л». Лиля вот была стопроцентной армянкой, а про Ингу не уверена. Но как бы то ни было, именно ее – гибкую и удивительно пластичную –
Я своими ушами слышала, как учительница физкультуры Лариса Евгеньевна, адепт правильного питания и здорового образа жизни, говорила своей ближайшей подружке Нине Сергеевне, математичке, о том, что из Инги выйдет толк. Эти прибалты просто созданы для спорта. Высокие, мускулистые, длинноногие.
– Лишь бы не испортил кто на сборах, такую красотку, – с недобрым хохотком добавила Лариса Евгеньевна, отшвыривая недокуренную сигарету и нервно оглядываясь, не видит ли кто-нибудь из учеников. – Сама знаешь, Нинка, как оно бывает. Там, в пансионатах, на базах спортивных, мальчики и девочки вместе живут. Кто к кому после отбоя пошел – не уследишь. Впрочем, ты-то как раз не знаешь. Ты у нас задачник Сканави штудировала, пока я для страны золото добывала. Не добыла, да. Теперь прыгаем через козла. Ладно, бросай давай и пошли. Холодно. – И, по-девчоночьи легко перепрыгнув через хлипкий заборчик, учительницы побежали к главному входу.
Забор этот отделял «смокинг плейс» – излюбленное место сбора местных хулиганов, используемое учениками, да и, чего греха таить, учителями школы для тайного приобщения к запретным забавам, от непосредственной территории элитной московской спецшколы. Почему «смокинг плейс»? Да все просто. Школа-то английская, и учится не шелупонь всякая. Оттого и название вкусное. Заграничное, немного вызывающее и чем-то даже запретное. Как замусоленные страницы одного на всех «Плэйбоя», каким-то чудом выкраденного кем-то из учеников у отца и спрятанного здесь же, «на смокинге», глубоко под лавочкой в беседке. Знают только свои.
И был для всех наших пацанов в этом особый, ни с чем несравнимый кайф. Чтоб прийти, раскурить пахитосочку – «„Стюардесса“, чё? Классные сигареты» – и на девочек заграничных полюбоваться. Обсудить-посмаковать во всех деталях: «А эта-то, рыженькая. Ничего так. Бедра, ножки. И размер третий, наверно. А может, и четвертый. Хороша девка! Эх, я б…» И тощенький длиннорукий восьмиклассник – сын второго секретаря посольства СССР в одной из стран Юго-Восточной Азии (для Европы папа анкетой не вышел) хоть на пять минут чувствовал себя приобщенным к миру сверкающих рекламных вывесок, загадочного напитка под названием «виски» (у отца в серванте видел) и такой недоступной, завораживающей западной жизни.
Вырасту – буду как папа. Только по уму все. Чтоб МГИМО и потом сразу в партию. Да фигня, что не будет скоро никакой партии. Партия будет всегда! И чтоб потом в приличную страну. Никаких там этих – из соц. блока. Никаких Болгарий и Венгрий. Нет уж, дудки! Начать бы с Бельгии. Или там с Голландии. А потом, глядишь, и до Елисейских полей можно доковылять. Хоть за плугом, хоть на танке. Лишь бы туда…
Такие вот незамысловатые и в то же время вполне конкретные мечты были почти у каждого посещавшего в разные годы «смокинг плейс». Это оно и было – знаменитое нейро-лингвистическое программирование совершенно конкретных карьерных шагов в одной отдельно взятой беседке. Только не знали школьники конца 80-х таких слов. Какое там программирование? Нейро-чего? Не было такого. Но каждый твердо знал, где оно – счастье, и как туда дойти. Так вот все просто в пятнадцать лет. Эх, вот бы в сороковник такими же навыками обладать. Цены б нам всем не было.
Да. Так вот, Инга.
Инга и впрямь была красоткой. Такая маленькая Грета Гарбо. Но типаж, только типаж. Первое впечатление. А присмотришься – и удивительно так
Казалось, надень на нее сетчатые чулки, белую собранную по вороту хлопковую блузку с глубоким вырезом и узкую юбку, обтягивающую начинающую оформляться попу, и всё – ни один двуногий в бескозырке и клешах не устоит. Еще и поножовщину устроят. Таких, с червоточиной, прикрытой нежным пухом невинности, очень любят.
Даже не любят – шалеют от них. Любят потом других совсем – пышненьких, пухленьких, чтоб пироги, пельмени и дома чисто. И женятся на них же. А от таких как она – с ума сходят. Так, чтоб швырнуть где-нибудь в темном углу на барную стойку и чтоб в глазах темно. Была бы черненькая – ну вылитая Кармен. Эдакий ген порочности в ней был. А так – Инга. И было-то девочке лет двенадцать-тринадцать тогда.
Инга действительно успешно занималась гимнастикой и даже ездила на какие-то городские соревнования, потом на республиканские, а потом сгинула. То есть не буквально, конечно, сгинула, а – всякое болтали – говорят, какой-то тренер, лет на двадцать старше. Говорят, судить его даже хотели. Но якобы не смогли подкопаться. Он вроде бы какую-то чемпионку вырастил и еще нескольких готовил к пьедесталу. Как именно готовил – не разглашали, но сделать ничего не смогли. А может, и не хотели.
А эта дуреха влюбилась в него со всей противоречащей ее холодному прибалтийскому происхождению страстью и… Да кто сейчас знает, что там было. Вроде бы аборт, хотя всякое могло быть. Спорт кончился, жизнь нормальная так и не началась. На встрече выпускников кто-то рассказывал, что видел ее в Таиланде – в каком-то баре. Может врали. От нас-то она ушла лет в тринадцать или четырнадцать. Как на сборы начала ездить, так и ушла.
А Лиля… Про Лилю нечего сказать. Не помню ничего. Была она маленькой, неказистой и совершенно неинтересной. Тот случай, когда все «на троечку». И внешность, и характер, и оценки. Только имя – имя хоть как-то выделяло ее из безликой толпы кать, тань и оль.
Но разве могут Инга и Лилия сравниться с Микаэлой? Микаэла – это было что-то уж совсем из ряда вон. А таких, инопланетных, из общего ровнехонького строя выбивающихся, не любят. Еще как не любят. Ну да ладно, это отдельная история. В детстве меня беспрестанно мучили вопросами о происхождении странного, совершенно не женского имени. «Мама небось мальчика хотела, Мишку? А родилась ты?» «Микаэла – это из какой же страны имя? Что-то иностранное? Это какой же нации ты будешь?»
Самую оригинальную версию выдвинула моя новая подружка Танька в первый день знакомства в пионерском лагере «Знамя Ильича», недалеко от Калуги. Меня туда сослали на весь июнь. И я была очень обижена на родителей. Одна, никого знакомых, а тут еще Танька со своими идеями. У твоей мамы, говорит, в молодости был сердечный друг. Михаил.
Так и сказала, представляете? Сердечный друг. А девочка-то из Калужской области, из фабричных.
Откуда в Калужской области сердечные друзья – до сих пор удивляюсь. Есть у меня, правда, предположение. Танька рассказывала, что ее отец играл в местной самодеятельности. В ДК им. Циолковского. Так и сказала. Важная такая. В Калуге, говорит, все Циолковскому посвящено. И в области тоже. Он, говорит, наш, местный. Работал здесь и умер здесь же. Земляк. Вот, может, оттуда, из самодеятельного театра и пришло это непривычное, выбивающееся из общего лексического ряда выражение.