Крупская
Шрифт:
— Судьба дала мне хорошую голову, но плохое здоровье.
Известный прозаик Борис Аркадьевич Пильняк собирался писать роман о революции. Он пришел к Плеханову и нашел его в бедственном положении: осунувшийся, изнуренный болезнью Георгий Валентинович голодал. Пильняк сбегал на рынок. Купил масло, яйца, молоко, хлеб и немного мяса.
— Сегодня, Борис Андреевич, вы для меня сделали гораздо больше, чем Ленин, — с горькой укоризной говорил Плеханов, — и все вместе взятые товарищи большевики. Прошу вас о нашем разговоре нигде не упоминать, нынче время злобно-крутое.
Плеханов
«Умер Плеханов, — записала в дневнике Зинаида Гиппиус. — Его съела родина. Его убила Россия, его убили те, кому он, в меру сил, служил сорок лет. Нельзя русскому революционеру: 1) быть честным, 2) культурным, 3) держаться науки и любить ее. Нельзя быть европейцем. Задушат. Еще при царе туда-сюда, но при Ленине — конец…»
После большевистского переворота другие левые социалисты растерялись. Меньшевики не могли понять, как их товарищи по подполью и эмиграции могли узурпировать власть. Член Исполкома Петроградского совета и президиума ВЦИК меньшевик Федор Ильич Дан с горечью констатировал:
— Всякому мыслящему здраво ясно, что вооруженные столкновения на улицах Петрограда означают не торжество революции, а торжество контрреволюции, которая сметет в недалеком будущем не только большевиков, но все социалистические партии.
Девятнадцатого ноября 1917 года лидер меньшевиков Юлий Осипович Мартов писал товарищу по партии и члену исполкома Петроградского совета Павлу Борисовичу Аксельроду: «Самое страшное, чего можно было ожидать, совершилось — захват власти Лениным и Троцким в такой момент, когда и менее их безумные люди, став у власти, могли бы наделать непоправимые ошибки».
Павел Аксельрод, известный своим нравственным чутьем, выражался еще резче. Назвал большевистский переворот «колоссальным преступлением», писал, что большевики отбросили страну «назад — в экономическом отношении чуть ли не в середину прошлого века, а в политическом — частью ко временам Петра Великого, а отчасти — Ивана Грозного»…
Юлия Мартова называют «великим неудачником», потому что он растерял свою партию — партию меньшевиков. На I съезде Советов в июне 1917 года меньшевиков было в два с половиной раза больше, чем большевиков. Петроградский совет создали меньшевики. Но умеренность в России не ценится, и меньшевики быстро утратили свои позиции.
С не желавшим работать на большевиков государственным аппаратом пытались поладить. 18 декабря 1917 года на заседании Совнаркома договорились выплатить служащим правительственных учреждений рождественские наградные, но это решение не публиковать! Это было компромиссное предложение Владимира Александровича Карелина, члена ЦК партии левых эсеров, принявшего на себя обязанности народного комиссара имуществ Республики: «Признавая выдачу служащим наградных к празднику противоречащей принципам демократизма и подлежащей отмене, Совет Народных Комиссаров в настоящем году, ввиду невозможности достигнуть единообразного решения, так как в ряде учреждений и отдельными категориями и группами служащих наградные уже получены, —
Что касается Анатолия Васильевича Луначарского, то нарком просвещения демонстрировал невероятный либерализм, готовность сотрудничать и помогать всем, кто просит о помощи.
Еще в августе 1917 года в России начало работать представительство Всемирного христианского союза молодых людей. Под клуб оно сняло опустевшее здание Дворянского собрания, подписав, как положено, контракт. Но это здание самочинно занял 326-й Белгородский полк и отказывался его освободить, несмотря на просьбу (тогда с революционными солдатами разговаривали исключительно вежливо) культурно-просветительного отдела штаба Петроградского военного округа.
Представительство союза пожаловалось советскому правительству: «Всемирный христианский союз молодых людей — это американская ассоциация, которая ставит своей целью открытие клуба для солдат с чайными, читальнями, бесплатными просветительными кинематографическими спектаклями, лекциями и концертами. Ассоциация не преследует никаких политических заданий, чему достаточным свидетельством служит то, что после Октябрьского переворота ассоциация продолжала свою работу в таком же широком масштабе, как и раньше».
Анатолий Васильевич Луначарский проникся просьбой. Иностранцы, тем более американцы, еще не воспринимались как враги. Загвоздка состояла в том, чтобы подыскать Белгородскому полку другое помещение. 1 декабря 1917 года нарком обратился к коллегам в Наркомате по военным делам. Объяснил, почему не может предоставить дом из своего хозяйства: «Ведомство дворцов республики не имеет в своем распоряжении помещений, которые могли быть предоставлены под постой воинских частей без существенного ущерба для национального достояния».
Составили список других зданий, пригодных для размещения полка:
«Покорнейше прошу Вас, товарищ, распорядиться об использовании одного из этих помещений и не мешать, таким образом, осуществлению весьма симпатичного предприятия американских граждан».
От себя Луначарский написал письмо полковому комитету белгородцев: «Комиссар по городу Петрограду найдет вам в самом близком будущем другое помещение, и я прошу вас согласиться на такой перевод, так как американские граждане хотят открыть в Дворянском собрании клуб на пять тысяч солдат с чайной, читальней, ежедневными бесплатными спектаклями и лекциями. Подыскать для этого назначения другое помещение невозможно, к тому же на любезность американцев мы обязаны ответить такой же величайшей любезностью».
Одиннадцатого декабря 1917 года Совнарком принял проект декрета, предложенный Луначарским, о переходе сорока тысяч церковно-приходских школ «в ведение Государственной комиссии по просвещению». Крупская отстаивала принцип светской школы, писала в ЦК: «Мы в сотнях статей и речей пропагандировали, что попам не место в школе. Наших агитаторов избивали, убивали даже».
Сотрудница наркомата в один из январских дней 1918 года стала свидетельницей телефонного разговора Крупской с Владимиром Ильичом. Надежда Константиновна взволнованно говорила ему: