Крупская
Шрифт:
Настроение у него очень хорошее, теперь и он видит уже, что выздоравливает, — я уж в личные секретари к нему прошусь и собираюсь стенографию изучать. Каждый день я читаю ему газетку, каждый день мы подолгу гуляем и занимаемся».
Он сам просматривал газеты и указывал те, которые его заинтересовали. Надежда Константиновна читала их вслух.
Санитар Владимир Рукавишников отметил своеобразное разделение труда. Надежда Константиновна всё время проводила с мужем, читала ему книги и газеты. Мария Ильинична взяла на себя организационные хлопоты. Она имела дело с врачами и всем персоналом. Заботилась о лекарствах, дежурствах. Всё было в ее руках, и все ей беспрекословно подчинялись.
А
Все отмечали трогательное отношение Владимира Ильича к жене: «Ильич сидит с Надеждой Константиновной. Она читает, он внимательно слушает. Иногда требует перечитать то или другое место. Настроение, кажется, у обоих прекрасное. Но вот она вышла. Ильич уселся, закрыв несколько лицо рукой, облокотившись на стол в задумчивой позе… И вдруг из-под руки катятся слезы… Чу, шорох. Шаги. Кто-то идет. Ильич выпрямился. Смахнул слезы. Как будто ничего не было».
Болезнь Ленина стремительно развивалась. Для Крупской худшее было впереди.
«Раз в припадке отчаяния, что не могу догадаться, что он хочет сказать, я малодушно заплакала, — рассказывала она. — Владимир Ильич посмотрел на меня, вынул из кармана носовой платок и подал мне».
То, что она сделала для мужа в последние годы его жизни, — подвиг. Лишь тот, кто сам прошел через такое, понимает, какая эта мука и страдания — видеть, что болезнь творит с близким и любимым человеком.
«Ему иногда бывало очень-очень плохо, — рассказывал один из чекистов, охранявших Горки. — Иногда он чувствовал себя великолепно, а иногда ночью такие приступы были, что если кто стоял в кустах, на посту, слышно было, как он кричал».
Ленин спросил однажды Глеба Кржижановского:
— Знаете, какой самый большой порок?
Кржижановский не знал.
— Быть старше пятидесяти пяти лет.
Ленин до этого возраста не дожил…
Тринадцатого сентября 1923 года Крупская писала дочери Иннессы Арманд Варваре:
«У нас дела ничего себе, хотя временами кажется, что только обманываешь себя. Во всяком случае, всё движется гораздо медленнее, чем хотелось бы… Ездим за грибами в далекий лес на автомобиле, читаем газетки. Сестер отменили окончательно. Доктора сведены до минимума. Живем ничего себе, по существу, если бы не думать, и то стараюсь этим делом как можно меньше заниматься».
Владимир Ильич начал ходить, произносил некоторые простые слова — «вот», «что», «идите», пытался читать газеты, учился писать левой рукой. Но влиять на политическую жизнь страны больше не мог.
Ленинское «Письмо к съезду», как его ни толкуй, содержит только одно прямое указание: снять Сталина с должности генсека. Остальных менять не надо. Хотя Ленин и отметил — довольно болезненным образом — недостатки каждого из самых заметных большевиков. Но получилось совсем не так, как завещал Владимир Ильич. Сталин — единственный, кто остался на своем месте. Всех остальных он со временем уничтожил. Более того, само письмо Ленина стали считать «троцкистским документом», чуть ли не фальшивкой. Сталин предпочитал говорить о так называемом «завещании Ленина».
Очень многим в те времена нравилась диктатура. Пока им казалось, что диктатура служит их интересам.
— Для того чтобы поддержать пролетарскую диктатуру, — доказывал на пленуме ЦК мягкий по характеру Николай Бухарин, — необходимо поддержать диктатуру партии, которая немыслима без диктатуры старой гвардии, которая, в свою очередь,
Троцкий противопоставил себя очень влиятельной секретарской когорте. Они с Лениным и оглянуться не успели, как созданный ими же аппарат повернулся против своих создателей. Председатель Реввоенсовета хотел всего лишь укротить аппарат, но тот тявкал и огрызался. Чем дальше, тем агрессивнее. В конце октября 1923 года одному из вождей Октябрьской революции устроили проработку на объединенном пленуме ЦК и ЦКК.
Переживая увиденное, 31 октября Крупская написала Зиновьеву: «Совершенно недопустимо то злоупотребление именем Ильича, которое имело место на пленуме. Воображаю, как он был бы возмущен, если бы знал, как злоупотребляют его именем. Хорошо, что меня не было, когда Петровский сказал, что Троцкий виноват в болезни Ильича, я бы крикнула: это ложь, больше всего Владимира Ильича заботил не Троцкий, а национальный вопрос и нравы, водворившиеся в наших верхах.
Вы знаете, что Владимир Ильич видел опасность раскола не только в личных свойствах Троцкого, но и в личных свойствах Сталина и других. И потому, что Вы это знаете, ссылки на Ильича были недопустимы, неискренни. Их нельзя было допускать. Они были лицемерны. Лично мне эти ссылки приносили невыносимую муку. Я думала: да стоит ли ему выздоравливать, когда самые близкие товарищи по работе так относятся к нему, так мало считаются с его мнением, так искажают его?
А теперь главное. Момент слишком серьезен, чтобы устраивать раскол и делать для Троцкого психологически невозможной работу. Надо пробовать с ним по-товарищески столковаться. Формально вся ненависть за раскол свалена на Троцкого, но именно свалена, а по существу дела — разве Троцкого не довели до этого? Надо учитывать Троцкого как партийную силу и суметь создать такую ситуацию, где бы эта сила была для партии максимально использована».
Истинное состояние Ленина тщательно скрывали. В октябре 1923 года нарком здравоохранения Николай Александрович Семашко выступал в Одессе, рассказывал партийному активу о вожде:
— Речь его настолько улучшилась, что он почти совершенно свободно говорит. Ильич шутит, интересуется общественными делами, чувствуя, что скоро будет принимать в них непосредственное участие. Ильич рвется к работе…
Крупская в письме дочери Арманд возмущалась: «Ужасно безответственно сообщения печатаются в газетах и делаются товарищами о здоровье В. И. Мы просили ЦК постановить, чтобы так не было, так что теперь будут печататься только бюллетени».
Восемнадцатого декабря 1923 года Ленина в последний раз привезли в Кремль. На въезде все предъявили пропуск, а у Ленина пропуска не было. Часовой наклонился, чтобы рассмотреть пассажира, узнал, вытянулся в струнку и взял под козырек. Владимир Ильич осмотрел свой кабинет, заглянул в зал заседаний Совнаркома, но там оказалось пусто. Прогулялся по Кремлю, где взвод красноармейцев отдал ему честь. Переночевал в своей квартире и утром вернулся в Горки.
Зимой Ленина возили на охоту. Сам он стрелять уже не мог. Наблюдал за другими охотниками и дышал свежим воздухом.
«Он интересовался тем, что писали о нем, читал приветствия, пожелания о выздоровлении, — рассказывала Крупская. — Ему, видимо, доставляло большое удовольствие сознавать связь-любовь между собой и массами».
Всё, что он мог сделать, это левой рукой приподнять кепку.
«Раз его провезли по дороге, — вспоминала Надежда Константиновна, — он видит, что рабочий красит крышу. Он быстро здоровой рукой снимает фуражку… Когда ездил на прогулку за пределы сада, Владимир Ильич особенно как-то старательно кланялся встречавшимся крестьянам, рабочим, малярам…»