Крушение империи
Шрифт:
— И горжусь! — сказала старуха. — Сама понимаю. Мученик ты у меня, Сергей.
И в том, что назвала его сейчас полным именем, Ваулин увидел не только обычное обращение к себе, — нет, признание его, Ваулина, матерью. Впрочем, он и раньше в этом не сомневался: она никогда не порицала его за революционные убеждения.
Но ему показалось, что мать начинает вдруг его славословить, ставить на ходули, как склонны делать это все матери в отношении своих детей, что это нехорошо, а сейчас, в присутствии такой же, как и он, революционерки, курсистки Шуры — вдвойне нехорошо, — по-обывательски
— Перестань, мать., перестань. Мы не святые и в мученики не напрашиваемся. Правда, Шура?
— Да ты не один: я обо всех вас говорю! — сообразила, как ответить, Екатерина Львовна. — Когда же теперь увидимся, Сереженька? — переменила она тему разговора, видя, что он взялся за шляпу.
Ему было трудно ответить на этот вопрос, и он, вздохнув, пожал только плечами.
Часы показывали без четверти двенадцать, — пора было уходить.
— Постой! — вдруг вспомнила о чем-то мать. — Возьми ты одежду свою!
Она открыла сундучок и вытащила оттуда его костюм и пальто. Сергей Леонидович обрадовался в душе своим вещам.
— Берегла. Хотела с Иринкой передать, да запамятовала в последнюю минуту. Ты уж прости, Сереженька.
«Я даже не спросил как следует, на какие средства они живут, — упрекнул себя Ваулин. — С лета ничего не давал им! Продала бы лучше все эти вещи!»
Он высказал свою мысль вслух. Мать и Шура переглянулись.
— Не беспокойтесь, — сказала девушка. — Кое-что Екатерина Львовна продала… деньги были, а кроме того… — Она замялась, покраснела, но потом, быстро овладев собой, добавила: — Наша студенческая группа знает, что она делает, Сергей Леонидович!
Он понял, пожал ей руку.
— Говорят, среди наших провалы? — шепнула она. — Ириша с вами едет… счастливая Иришка.
— Будьте и вы осторожны, слышите? — назидательно сказал Ваулин. — Впереди еще будут большие дела, уверяю вас. Приеду — увидимся, Шура.
— Не забудьте про меня, — просила она, заглядывая в его лицо влажными миндалевидными глазами. — Я хочу настоящей работы.
— Будет! — пообещал он.
— Ну, переодевайтесь скорей, я выйду пока, — шмыгнула Шура к себе в комнату.
Сергей Леонидович мигом облачился в свое платье, указал рукой Екатерине Львовне на сброшенное.
— Продай, мать… Дорожить им нечего.
Он ждал Шуру, чтобы вместе с ней пройти по черному ходу на улицу. Надо было выждать, покуда погаснет на кухне свет и прислуга уляжется спать. Парадный ход был уже закрыт, и ключ хранился у хозяина.
Шура пришла, но с плохими новостями: хозяйская прислуга Маня, черт бы ее побрал, поит чаем на кухне своего частого гостя…
— Не пущу! — взволновалась Екатерина Львовна. — Герасим это, младший дворник… нюх у него полицейский!
— Да, да, — кивала головой Шура. — Подозрительный человек.
— Еще бы, Шурочка! Летом еще Ляльку нашу выспрашивал: а что, говорит, папа к тебе ходит? Может, вечером ходит? Шельма! — выругалась старуха.
— Через десять минут ворота закроют… — размышлял Ваулин, как поступить.
«Не рисковать же? Черт его знает, что за тип этот дворник Герасим! Знаем мы этих дворников, все хороши… — думал он. — Вот так
Прошло еще полчаса тщетного ожидания, не уйдет ли дворник, и все было решено: сундучок и три составленных стула превратились в ложе для Сергея Леонидовича (узенький коротышка-диванчик показался менее удобным). Не раздеваясь, он улегся и, неожиданно для себя, быстро уснул — в пригревшей, тепло натопленной комнате.
Он не слышал, как в темноте тихонько подошла мать и накрыла его поверх пальто своим ватным одеялом.
…В комнате горел теперь огонь, плакала разбуженная Лялька, держа в руках маленькую подушечку; зловеще разметались седые космы лихорадочно дрожащей матери, трое рослых полицейских наполнили, словно растоптав ее, ночную комнату, четвертый чужой человек в штатском, в серой бекеше без погон, наклонясь над ним, Ваулиным, — так, что вот-вот уколет своими рыжими иглистыми бровями лицо, — говорил ему с ехидной улыбкой: «Вас-то нам и надо, Сергей Леонидович!»
Он встал и увидел, что где-то мчится поезд, к стеклу, вагона прильнула Ирина… «Папка… па-а-па! — тянулась к нему из кровати плачущая Лялька. — Иди ко мне, папка!» — требовала она, и говорил «прощайтесь!» кто-то из полицейских. Бросилась мать на шею, рядом с ребенком он увидел вдруг неизвестно откуда появившуюся Веру Михайловну… «Простите меня! — крикнул он ей. — Потянуло сюда — и все тут!» — растолкал он полицейских и, тяжело дыша, хватаясь руками за что-то твердое, открыл глаза, проснулся…
В комнате было темно и тихо.
— Сон!.. — с облегчением вздохнул Сергей Леонидович. — Фу, ты…
Несколько минут он лежал с открытыми глазами, всматриваясь в темноту комнаты, ища очертания знакомых предметов, — словно хотел еще проверить себя.
Он коротко кашлянул, чтобы услышать свой голос, и тогда вдруг донесся шепот встрепенувшейся матери:
— Что ты, Сереженька?
Он понял: мать всю ночь не будет спать, чтобы вовремя разбудить его и выпустить на улицу. Он с благодарностью и нежностью подумал о ней и, не желая тревожить, прикинулся спящим.
Засыпая вновь, Сергей Леонидович поймал себя на странном желаний: снится неприятный сон, он прерывается, человек дремлет опять и хочет вот, чтобы сновидение возобновилось. Это потому, что человек знает уже, что это только сон, что он нестрашен уже и в действительности все — совсем иное…
Так думал теперь обрадованно и Ваулин.
Вечером, когда поезд на Киев остановился на станции Вырица, в вагон № 5 второго класса вошел новый пассажир и занял свое место в крайнем купе, где разместились курносый старик священник с рябой женой и барышня с толстыми косами, заложенными венцом на голове.