Крушение
Шрифт:
— Кстати, ты увиделся с Жильбером?
— Да, — ответил Жан-Марк, — сегодня утром. Мы обо всем договорились.
— А как они отреагировали на цену?
— Согласились, не моргнув глазом.
Жан-Марк сиял.
— Видишь, я была права. Сколько раз в неделю?
— Три! Это невероятно! Я начинаю завтра.
Повернувшись к Даниэлю, Жан-Марк объяснил:
— У Валери есть двоюродный брат, Жильбер Крювелье, ему 17 лет. Он остался на второй год. Я буду давать ему уроки французского, математики, английского, в общем, всего…
— А ты сумеешь? — спросил Даниэль.
—
— Ну, и как он тебе? — поинтересовалась Валери.
— Мне показалось, что он из тех бедняг, которых состоятельные бабушки и дедушки воспитывают в тепличных условиях, — ответил Жан-Марк.
— Точно! — воскликнула Валери. — Я его всегда терпеть не могла. Он такой зануда!
Она отложила объеденную корку в сторону и тут же взяла следующий ломтик с блюдца Жан-Марка, принявшись грызть его с каким-то радостным остервенением. После некоторого молчания Жан-Марк спросил:
— Его родители развелись?
— Нет, его мать погибла в автомобильной катастрофе. Отец женился во второй раз не то в Голландии, не то в Дании, в общем, в краях, где кругом молочные продукты, протестанты и всяческая добродетель. Эти Крювелье непереносимо скучные. Мои родители иногда с ними видятся, но я туда ни ногой. Ужасно жаль времени, ведь жизнь так коротка. Я давно сделала свой выбор между острыми и пресными блюдами в пользу первых.
Даниэль признался себе, что, пожалуй, еще год назад столь блестящая тирада привела бы его в восторг. Теперь же, благодаря Коллере-Дюбруссару, он научился распознавать истинную суть вещей под мишурой красивых формулировок. Рядом с этой упивающейся дерзким красноречием девицей Даниэль чувствовал себя взрослым мужчиной, уверенным и снисходительным. Вознесенный на вершину философской мысли, он постигал законы человеческого общества, тогда как другие люди, вроде Валери и его братца, изо дня в день влачили бесцельное существование. Неожиданно Валери обратилась к Даниэлю, будто только теперь заметив, что кроме них с Жан-Марком за столиком сидит еще кто-то.
— Ну, а у вас как дела? Жан-Марк говорил, что вы живете у родителей жены. Наверно, это ужасно — оказаться в таком семейном общежитии, где под дверьми спальни дежурят надзиратели?
Даниэль едва не вспылил, но сумел совладать с собой. Ему даже показалось, что в этот момент сам Спиноза успокаивающим жестом положил руку ему на плечо.
— К счастью, надзиратели достаточно умны, чтобы оставить нас в покое.
— Они просто затаились, выжидают. Увидите, что будет через несколько месяцев.
— Я думаю, они не изменятся, не те люди.
— Тогда вам здорово повезло!
— Вероятно.
— Если бы я, выйдя замуж, жила со своими родителями, все закончилось бы печально. Я обожаю маму, но одна мысль о том, что она может вмешаться в мои отношения с мужем…
Даниэль понял, что в словах Валери присутствует тонкий расчет и что совсем не случайно завела она при Жан-Марке этот разговор о замужестве. Однако тот, казалось, с интересом слушал Валери и улыбался. Неужели его уже обвели вокруг пальца? Не может же он, в конце концов, свалять
— А как ребенок? — спросила Валери.
— Какой ребенок? — не понял Даниэль, все еще пребывавший во власти своих размышлений.
— Ваш! Вы не забыли, что скоро станете отцом?
Слушая Валери, Даниэль вдруг подумал: «А ведь цель ее жизни — оскорблять, нападать, смущать и приводить в отчаяние». Чтобы самоутвердиться, этой девушке необходимы резкие слова и колкости, подобно тому, как другим нужны доброта, очарование и тактичность. Даже взгляд у нее колкий, а голос неприятно резкий.
— Вы кого хотите? — продолжала она допрос. — Девочку или мальчика?
— Мальчика.
— Вот и правильно. Нечего плодить дур. Ваша жена, полагаю, собирается рожать по методике естественного обезболивания?
— Да.
— Мой дядя, профессор Дебюисак, категорически против. Он считает это ловушкой для простаков. Этих несчастных обучают, если можно так выразиться, как правильно дышать, как тужиться, разыгрывают перед ними комедию, а когда подходит время родов и они начинают орать, им говорят: «Вам только кажется, что вам больно!» Все проще простого. И ваша Даниэла во все это верит?
— Да, — процедил Даниэль сквозь зубы.
Ему бы очень хотелось бросить ей в ответ какую-нибудь хлесткую реплику, но, выигрывая в содержании, он наверняка проиграл бы во внешней форме. Почувствовав, что вот-вот окончательно выйдет из себя, он поднялся.
— Уже уходишь? — спросил Жан-Марк.
— Меня ждут дома, — буркнул Даниэль в ответ.
С тяжелым сердцем он вышел на улицу.
— Ну что, как все прошло? — спросила Дани, когда Даниэль вошел в комнату. Она сидела на кровати и разбирала летние фотографии.
— Отлично, — ответил Даниэль, — но мне кажется, что Франсуаза ошибается насчет Кароль. Впрочем, даже если Жан-Марк и был какое-то время к ней неравнодушен, то теперь все кончено. Он по уши влюблен в Валери. Это видно невооруженным глазом.
— Тогда почему он не заходит к отцу?
— Наверно, они поругались из-за чего-нибудь другого. А может, Жан-Марку просто неохота туда идти, вот он и увиливает под разными предлогами. Ты же знаешь, он у нас со странностями. Я пытался с ним поговорить, но его ничто не интересует, он замкнулся в себе. Я даже заметил, что раздражаю его. Мы так с ним толком ни о чем и не поговорили.
Даниэль сел за письменный стол, открыл конспекты и, обернувшись через плечо, спросил:
— А Лоран уже вернулся?
— Да, он у себя в комнате. Вам много задали на завтра?
— Не очень, я полистаю лекции по философии и сделаю кое-что по химии.
В комнате тихо играла музыка. Вначале звучала нежная, протяжная песня на итальянском языке. Потом ее сменила другая, на английском, темпераментная, возбуждающая. Резкий контраст между этими двумя мелодиями был для Даниэля неожиданным, но приятным. Дани хотела выключить проигрыватель.